Елена Прудникова - Секта. Свидетели убийства гражданина Романова

Впрочем, правителю надо быть уже совершенным чудовищем, чтобы его никто не обожал. Да и тогда… Фанатичные приверженцы были и у Гитлера, причем не только в дни побед. Фанатичные приверженцы есть у всех. Вот только не надо выдавать их точку зрения за мнение всего народа.

А что же народ, который нынешние фанатичные монархисты скопом записали в предатели?

Начнем с крестьян, самой обездоленной категории российского общества. Крестьяне были привычны к непосильному труду, голоду и к прочим ужасам своего бытия, для облегчения которого никто ничего не делал. Их обиды, как ни странно, были большей частью нематериальными (любое традиционное общество вообще очень чувствительно к понятию совести).

После отмены рабства крестьянин все равно остался человеком четвертого сорта — против этого не протестовали, но запомнили. А что же Николай? Он отменил было порку, а потом ввел снова — как дал слово, так и взял его обратно. И теперь людей клали под розги с его разрешения и по его приказу. А во время войны, в 1915 году, спустя десять лет после отмены, порка была введена в действующей армии — комментировать такое невозможно, фантазия отказывает.

Запомнили мужики и то, что в постоянном конфликте с помещиками царь неизменно брал сторону последних. Ну и столыпинская реформа, конечно… Мужики видели в купле-продаже земли величайшее зло, покушение на жизнь не только ныне живущих, но и будущих поколений, и разубедить их было невозможно. В первую очередь потому, что это была правда. Царь мог наложить вето на планы реформаторов — однако не наложил, да и с чего бы?

Спустя десять лет, едва пало самодержавие, крестьянские комитеты, захватив власть на местах, начали воплощать свои вековые чаяния — и по части «людей четвертого сорта», и насчет земли. И в первую очередь по всей стране отменяли столыпинскую реформу.

А во дворце считали, что «народ любит государя и предан ему».

Теперь о рабочих. Если за двадцать лет до того рабочие еще были большей частью крестьянами, по зиме отправившимися в город на заработки (многие фабрики на лето вообще закрывались), то к началу ХХ века рабочий класс уже оформился как самостоятельный слой общества. Причем слой маргинальный, очень бедный, живущий в очень тяжелых условиях и чрезвычайно активный. А уж в учителях революции недостатка не было.

Здесь надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что тогдашние революционеры были не бунтующими юнцами, и уж тем более не чьими-то наймитами и «агентами влияния». Они действительно боролись за лучшую жизнь для народа. Для нормального человека существование рядом других людей, живущих не лучше, а то и хуже рабочей скотины, само по себе является серьезным испытанием. И далеко не все, махнув рукой, ссылались на судьбу или «Божью волю». Для многих сострадание, по выражению Стефана Цвейга, было «нетерпением сердца»: такая жизнь не должна продолжаться. Что заставило дочь генерала Александру Коллонтай или перспективного семинариста Иосифа Джугашвили все силы отдать рабочему движению? Ничего, кроме нищеты и тюрем, они приобрести не могли (то, что произошло в России, лежало за гранью любых прогнозов). Социализм находился целиком в области утопий, а реально все эти люди помогали рабочим отстаивать свои человеческие права. Меньшевики были менее радикальны, большевики — более, эсеры еще более — но вектор-то один! К началу ХХ века эти люди, большей частью хорошо образованные и принадлежавшие к элите общества, и колоссальные массы «полулюдей» Российской империи нашли друг друга.

До 1905 года рабочие в массе своей не поддерживали лозунг «Долой самодержавие!». Все ж таки у них была еще надежда на «доброго царя», да и некоторые рабочие законы принимались. Но «кровавое воскресенье» разрушило иллюзии.

Нет, расстрелы бывали и раньше, и не так уж редко. Но все же можно было тешиться сказками про «доброго царя и злых хозяев», а тут все было уж слишком откровенно. Гапон перед манифестацией говорил: «Царь не знает наших нужд, мы о них ему скажем. Если он любит свой народ, он исполнит его смиренную просьбу». Но он говорил и другое: «Пойдем к царю, и уж если царь не выслушает, — то нет у нас больше царя, и мы тогда крикнем: „Долой царя!..“»

Ну, и крикнули — а чему удивляться-то?

Верхушка общества хотела участия в управлении государством, чиновников сводила с ума манера управления, про Церковь я уже писала…

Претензии русских патриотов выразил в своем дневнике известный публицист Михаил Меньшиков — консерватор, русский националист.

«Свидетель моего времени, я твердо уверен, что на месте Николая II можно было избежать и японской войны, и теперешней, и тогдашней революции, и теперешней. Как? Да очень просто: глядеть во все глаза на опасность и уклониться от нее. Вот и все. Но для этого нужно иметь не те газельи глаза, не тот изнеженный декадентский мозг, не то размягченное воспитание, не то чутье и характер. Удивительное дело: простой кучер должен быть сильным мужчиной, умеющим держать кнут и вожжи. А в кучера 180 миллионов народа попал изящный рамоли [78] Рамоли (перен.) – о физически или умственно немощном, потерявшем силы, способности человеке. Сл. Ушакова. от рожденья. И себя погубил, и нас, как деревянный вал, вставленный в стальную машину» [79] Жук Ю. Вопросительные знаки в «Царском деле». // https://www.rulit.me/books/voprositelnye-znaki-v-carskom-dele-read-411267-1.html .

Короче говоря, царь виноват в том, что не предотвратил революцию в России. Это, пожалуй, самое несправедливое из всех обвинений. Как он мог ее предотвратить, если тот же Меньшиков горестно восклицал: «Людей нет — вот на чем Россия гибнет!»

Как резюме по интересующей нас теме приведем мнение все того же Анатолия Кони. Человек он был своеобразный — юрист, «законник», в оппозиции к власти особо не стоял, но и на компромиссы с ней не шел, царя видел не один раз.

«Перебирая впечатления, оставленные во мне павшим так бесславно Николаем II… и воспоминания о его деятельности как человека и царя, я не могу согласиться ни с одним из господствующих о нем мнений.

По одним — это неразвитый, воспитанный и укрепившийся в безволии человек, соединявший упрямство с привлекательностью в обращении: „un charmeur“ [очаровательным]. По другим — коварный и лживый византиец, признающий только интересы своей семьи и их эгоистически оберегающий, человек недалекий по кругозору, неумный и необразованный.

Большая часть этих определений неверна… Мои личные беседы с царем убеждают меня в том, что это человек несомненно умный, если только не считать высшим развитием ума разум как способность обнимать всю совокупность явлений и условий, а не развивать только свою мысль в одном исключительном направлении… Точно так же он не был ограничен и необразован… В беседе он проявлял такой интерес к литературе, искусству и даже науке и знакомство с выдающимися в них явлениями, что встречи с ним, как с полковником Романовым, в повседневной жизни могли быть не лишены живого интереса… Представители мнения о его умственной ограниченности любят ссылаться на вышедшую во время первой революции „брошюрку“ „Речи Николая II“, наполненную банальными словами и резолюциями. Но это не доказательство. Мне не раз приходилось слышать его речи по разным случаям. И я с трудом узнавал их потом в печати — до того они были обесцвечены и сокращены, пройдя сквозь своеобразную цензуру…