Никита Тихомиров - Хождение в Похъёлу

— Я шёл по тропе в сторону стоянки с куванпылами, — он запнулся, смахнул с раскрасневшейся щеки комара, почесал нос и продолжил, по-прежнему не находя сил смотреть в глаза строгому собеседнику. — Я дошёл до бревна, что висит над тропой и тогда… я не заметил… он… медведь…

От волнения у него перехватывало дух. Чувство вины мешало сосредоточиться. Медленно, отгоняя ненужную, но вполне объяснимую робость, он поведал исавори всё от начала и до конца. Рассказ получался нескладным — Пойкко не мог подобрать нужных слов, запинался, начинал повторяться, а то и вовсе замолкал.

Исавори слушал с настороженным вниманием, не перебивая. В паузах, во время которых Пойкко старался припомнить малейшие подробности происшедшего, Каукиварри громко сопел и теребил чахлую бородёнку. Он тоже заметно нервничал, но сдерживался, давая возможность внуку выложить всё до конца.

Когда Пойкко окончил рассказ и покорно опустил голову, готовый принять любое наказание за свою неосмотрительность, Каукиварри долго не мог вымолвить ни слова. Может, внук и поступил опрометчиво, но не менее виновен и он сам: ведь это именно он, а никто иной, просил мальчика отыскать траву суссо. Кто ж знал, что поиски её выведут Пойкко на медведя? Разве что — Л’ёкко.

— Это хорошо, что всё так кончилось. Должно быть, ты напугал медведя. Редко кому удаётся так легко отделаться. Медведь — могучий зверь. Он помогает Таапо, хозяину.

Каукиварри говорил важно, с расстановкой, хотя в душе его творилось смятение, не меньшее, чем у Пойкко. Но он не был ни толкователем, ни колдуном. Наверное, всё это что-то значит, но что именно — остаётся загадкой.

Пойкко столкнулся с воплощением Силы и остался жив. Почему, зачем? Чей промысел стоял за случившимся?

Старик снова лёг и более не произнёс ни звука. Смежил веки и притворился спящим; нужно было многое обдумать. И обязательно, придя в стойбище Саусурри, надо отыскать знающего человека и всё ему рассказать. Теперь, накануне посвящения Пойкко, это событие могло приобрети особое значение. А вдруг, это знак свыше? Каукиварри начал перебирать в памяти людей рода Сууто, пытаясь припомнить тех, кто мог бы оказаться полезен. Старый колдун Сууто умер. Отличный был человек, многое знал, умел разгадывать тайны. Он бы обязательно помог. А кто теперь там говорит с духами, исавори не знал: должно быть, кто-то из молодых.

Пойкко забрался внутрь облюбованного ими куваса и занёс внутрь их с исавори вещи. Постель устраивать было не из чего. Что ж, придётся спать просто на циновке. Хотя можно принести лапника, но сегодня делать этого не хотелось: пришлось бы идти подальше в лес — на болотине и в тайко-сья ничего трогать, тем более ломать, нельзя. А в лесу можно опять столкнуться с медведем, чего страшно не хотелось. Лапник, в конце концов, можно принести и завтра. Рассудив таким образом, Пойкко вылез из хижины и пошёл побродить по тайко-сья. Дед, похоже, действительно уснул. Дыхание его стало ровным и глубоким.

Мальчик побрёл вдоль изгороди, рассматривая черепа, висящие на жердях, и пузатых болванов, расставленных у подножия каждого из кедров. Он никогда ещё так свободно не расхаживал по священному месту, даже у себя дома. На молениях, если исавори брал его с собой, было как-то не до разглядывания диковин тайко-сья. Обычно дед поручал ему разводить жертвенный огонь, раскладывать амулеты, а после заставлял истово просить покровителя рода и предков помощи в каком-либо деле. Как-то не до болванов было, да и боязно. Раньше он вообще старался не слишком-то глазеть по сторонам, боясь прогневить духов. Теперь же можно было осмотреть всё подробно, благо что тайко-сья принадлежало другому роду.

Он неторопливо шагал вдоль забора, подходил к истуканчикам, присев на корточки, внимательно их осматривал, иногда даже трогал. На дальней от кувасов стороне тайко-сья, где деревья скрывали от глаз хижины, Пойкко приостановился и взглянул на святая святых — обитель покровителя.

Видно было, что кровлю на нём недавно починяли. Пласты свежей коры, уложенные поверх берестяных полос, поблёскивали на заходящем солнце каплями выступившей смолы, запах которой долетал до него даже с расстояния в тридцать локтей. А вот брёвна выступающих из земли венцов были старыми, посеревшими от непогоды и покрытыми сочными лепёшками мха. Здесь, у задней стены святилища, был вкопан накренившийся от времени истукан, оскаленным страшным ликом отпугивающий всякую нечисть со стороны подступавшего к самой городьбе дремучего леса. С ветвей кедров, в сени которых стояла полуземлянка, свисали гроздья оберегов и подношений, полоски потемневшей бересты и лоскуты крашеной кожи. Выглядело всё это пугающе.

Пойкко испытывал страстное желание приблизиться к святилищу и даже заглянуть внутрь, но, помня наставления исавори, не стал подходить ближе. Он не колдун и не смотритель тайко-сья, он даже не стал ещё полноценным членом рода, а значит не имеет никакого права тревожить покой покровителя, пусть даже и чужого.

Устав от созерцания вместилища родовых святынь Сууто, Пойкко двинулся дальше. Обогнув полуземлянку, он пошёл к кувасам, видневшимся промеж кедровых стволов. В памяти всплыла песня, которую обычно пел исавори во время их совместных посещений святилища. Язык и губы Пойкко зашевелились, и он запел тихо, почти бесшумно. Покачивая головой и пританцовывая в такт песне, Пойкко вышел из-за загораживающих обзор деревьев. Душа его тоже пела: он радовался покою, дарованному сегодняшним вечером. Завтра будет новый день, новые заботы, но пока, на исходе этого, можно всецело отдаться блаженству ничего неделания. Он даже представил себе, как, забравшись в хижину, растянется на жёстком ложе, прислушается к щебету птиц, прощальным гимном отпускающих светило в ночь, сладко зевнёт, прогонит прочь все дурные воспоминания проходящего дня и погрузится в сладкий, такой необходимый после пережитого, сон.

Он отошёл от изгороди и, срезая расстояние, направился прямиком к кувасам. Но когда он оказался прямо напротив входа в тайко-сья, заслонка, загораживающая проход между столбами, вдруг зашевелилась и отвалилась вбок. Пойкко от неожиданности отпрянул назад. Слова песни застряли где-то в глубине горла, он поперхнулся и закашлялся. А в тесном проходе возникла маленькая согбенная фигурка с вязанкой хвороста на спине. Что сразу бросилось в глаза Пойкко, так это белая как снег копна волос на голове пришельца и смуглая, землистая кожа его сморщенного лица. Мальчик почувствовал дрожь под коленками и объявшую тело слабость. Именно так рисовало его воображение образ коварного лесного старичка, творящего всевозможные козни охотникам, — вездесущего Л’ёкко. Пойкко сложил пальцы в оградительный знак и выставил руки перед собой, заслоняясь от возможной каверзы лесовика.