Никита Тихомиров - Хождение в Похъёлу

В прогретом воздухе дрожал, ловя крыльями восходящий поток, одинокий жаворонок. Следя за его полётом, Вёёниемин чувствовал себя подобным ему: такой же одинокий, замерший в поисках ответа.

Заметив под ногами поросль дикого чеснока, он сорвал лист и начал медленно жевать его. Внутри засосало. Что ж, можно и подкрепиться. Он достал из заплечного мешка остатки вчерашнего мяса и начал жадно есть. После перекуса, посидев ещё некоторое время, он почувствовал себя намного увереннее — будь что будет! Для начала он взберётся вон на тот холм справа, а там видно будет.

Он так и сделал. Вновь уложив мешок, вернулся на тропу, и, пройдя по ней ещё немного, свернул. Идти по поднявшемуся выше щиколотки разнотравью и зарослям карликовой ивы было непросто — ноги приходилось продирать сквозь сцепленные стебли и ветки. Но он шёл. Теперь у него появилась цель. Холм всё выше поднимался над ним, не такой уж и маленький, как казалось издали. У его подножия он передохнул. Посмотрев назад, мысленно попрощался с лесом, тёмной каймой затянувшей дали. Всё-таки он уже порядком привык ощущать душную тесноту деревьев, видеть клочки неба над головой и ощущать присутствие демонов страха в груди.

Подъём дался тяжело. Пологий склон, с виду не казавшийся сколь-нибудь серьёзной преградой, на деле был весьма трудным. Мешала всё та же плотная растительность, да и сам склон был много длиннее, чем виделось снизу. Он часто останавливался, переводил дыхание, но эти остановки не приносили облегчения. Едва он сбавлял шаг, как наседал потревоженный гнус. Серое облако окутывало его, сотни жал разом впивались в кожу. Лицо, шея и руки покрылись водянистыми волдырями и страшно зудели. Когда, наконец, он достиг вершины, где свежий ветер разогнал назойливых насекомых, то без сил повалился на каменистую землю, жадно хватая ртом прохладный воздух. Одыбавшись, он сел, подобрав колени к подбородку и взглянул на долину по другую сторону холма.

Прямо внизу раскинулось небольшое озерцо с заболоченными берегами, пышными кочками, спускающимися в воду. С одной стороны к озеру подходила поросль ивняка. Возле зарослей он увидел двигавшиеся серо-белые шерстяные комочки. Охотник улыбнулся. Не столько предвкушению сытного ужина, который предвещала близость добычи, сколько от самого вида оленей (а это были именно они!), в которых он видел средоточие жизни, которую может дать только плодородная Таасан — Великая равнина, олицетворение живородящей Тайко. Помимо воли в голове его уже возник план предстоящей охоты. Эти заросли укроют его от чутких глаз стада, он подберётся вплотную и одним выстрелом обеспечит себя пропитанием на несколько дней.

Олени паслись безмятежно, и Вёёниемин решил немного повременить. Взгляд его невольно скользнул к восточному окоёму, пытаясь отыскать привычную стену синих гор, что являла собой естественную границу Среднего мира. Но глазам не за что было уцепиться — хребты были скрыты дымчатой далью.

Вечером он смачно вгрызался в жирную оленину, глядя в весёлое пламя маленького костра. Напротив торчал обрубок сухого ствола, который он захватил от леса, когда обходил стадо. На конце деревяшки, точно ожившая в сполохах огня, морщилась и кривлялась намо. Отныне ему повсюду придётся таскать за собой этот куванпыл. Обходя округу, он заметил полное отсутствие деревьев на равнине. Ещё разделывая тушу, он решил, что больше не будет оставлять личины на местах стоянок. Братья, следовавшие за ним, продвигаются медленно и к осени едва ли достигнут северной оконечности леса. А он, не стесняемый никакими заботами кроме поисков суури, успеет до снега вернуться к последней лесной стоянке. Если же он станет на всех остановках оставлять защитные лики, то сколько ему нужно захватить с собой мало-мальски пригодных для этого деревяшек?! Даже если он не найдёт больших зверей, всё равно вернётся. Так он решил. Чтобы не погибли Алмори и Атхо от зубов алчущих крови юхти.

Отужинав, он рано лёг спать, забравшись в сооружённый из ветвей ивы шалаш. Вечер тихо опускался на землю. Зелёное небо на востоке наливалось синевой.

Утром его разбудили громкие звуки. Он как ужаленный подскочил с ложа и врезался головой в кровлю. Застонав от боли (теменем врезался прямо в толстую жердину!), он осел на охапку примятых ветвей и зажмурился, потирая голову. А странный звук не прекращался.

Ошалевший со сна и сбитый с толку ударом, он не сразу распознал в глухом вибрирующем гуле, разносившемся над долиной, знакомый с детства голос суури. А едва уразумев это, он стремглав выскочил наружу, на этот раз, как следует пригнувшись.

Он оглядел топкие берега озерка и к своему удивлению никого, кроме покачивающихся на воде пёстрых уток, не обнаружил. А зов суури не только не утихал, но становился громче и множился. И тогда он ощутил, что звуки несутся сверху. Вскинув глаза к вершине стоящего за водной гладью холма, он увидел их. На фоне лазурно-голубого утреннего неба, на самом гребне, он увидел двигавшихся длинной вереницей огромных животных со вздёрнутыми к солнцу хоботами. Небольшие бивни, отливающие снежной белизной, выдавали в них самок и молодняк. Их было более двух десятков. Следуя изгибам хребта, они быстро шагали на север. Как завороженный смотрел на них одинокий охотник, открыв рот и позабыв обо всём на свете. Его внезапное появление из шалаша вспугнуло уток, и они, шумно хлопая крыльями, тяжело оторвались от воды, но Вёёниемин не обратил на них никакого внимания. Весь до мельчайшей частички своего тела он был сей час сконцентрирован на уходящих суури.

Теперь, когда первоначальное возбуждение немного улеглось, он распознал десяток взрослых самок, ведущих стадо, среди которых выделялась своими размерами та, что шла впереди: это была, верно, очень старая самка, с поседелой шерстью на голове и толстых боках. «Куда же ты ведёшь своих сородичей?» Молодняк двигался вслед за старшими. В основном, это были крупные животные, лишь два-три рыжих пятна в плотной толчее величественных туш выдавали присутствие совсем маленьких детёнышей, которые, впрочем, не отставали от остальных. Суури точно плыли над холмом, как облака, гонимые ветром. Ощущение этого движения вернуло Вёёниемина к жизни, сорвав оцепенение. Он встряхнулся, взгляд его заметался по сторонам, в тело вернулась убаюканная сном сила.

Он кинулся к шалашу, стал торопливо нашаривать свои пожитки. Набил сумку зажаренной накануне олениной, закинул за спину лук и колчан со стрелами, напялил на голову засаленную шапку, схватил копьё. Кажется всё. Ещё раз бегло осмотрел внутренность своего временного пристанища, свободной рукой провёл по земле и выбрался в утреннюю прохладу. Крутанувшись, упёрся в застывшее лицо намо. Выругался про себя, скинул сумку, выдернул деревянный обрубок и, как мог, запихнул его промеж сладко пахнущего мяса.