Джон Гай - Елизавета. Золотой век Англии

На какое-то время эти меры помогли: эпидемию удалось взять под контроль, количество смертей упало до тридцати в неделю. Следующей весной, однако, жара вернулась, а вместе с ней и чума — Лондон стал рассадником инфекций. Елизавета настояла на выдаче особых распоряжений по случаю чумы: в домах, где болезнь оставила свой след, объявлялся карантин, а ворота и двери четко отмечались красными крестами. По указу Тайного совета театры снова закрыли — на этот раз на год и три месяца. Представления, за исключением устраиваемых по особой монаршей воле, можно было играть не ближе чем в радиусе одиннадцати (позже восьми) километров от собора Святого Павла, и то при условии, что зараза не бушевала в окрестностях [690] APC, XXIV. P. 21–23, 31–32, 209–212, 212, 343; Chambers, IV. P. 313–314, 348–349. .

В парламенте между тем громко заявили о тяготах ветеранов, и Елизавете для снижения напряженности пришлось нехотя пойти на выплату временного пособия наиболее пострадавшим из них. Размер пособия составил примерно два шиллинга в неделю, чего едва хватило бы на хлеб и кусочек сыра. Если же здоровье не позволяло ветерану лично явиться за выплатой, то он имел право послать доверенных. Но получить свои причитающиеся можно было только по месту рождения — сделано это было затем, чтобы в Лондоне осталось поменьше отставных солдат и моряков [691] APC, XXIV. P. 178–180. . Мера оказалась эффективной, но подспудная напряженность в обществе никуда не делась. В апреле — мае обстановка снова накалилась. По городу стали бродить группы молодых незанятых людей, грозивших расправой иммигрантам. Вечерами под покровом темноты они раздавали листовки прохожим или прибивали отпечатанные «плакаты» на угловых уличных столбах. Эти агитки, называемые властями «крамолами», были исписаны ксенофобными виршами и лозунгами, направленными против иммигрантов, обвиняя их во всех бедах общества — от нищеты до спада экономики. На некоторых листках мигранты даже изображались повешенными — с петлями на шеях и с дергающимися ногами [692] APC, XXIV. P. 184, 187, 191–192, 200–201, 222; Harrison, I. P. 236–239; Archer. The Pursuit of Stability. P. 7. . В памяти вставали события Черного майского дня, случившегося в самом начале правления Генриха VIII. Тогда на волне схожих ксенофобных настроений тысяча молодых учеников-подмастерьев, урожденных англичан, устроила уличные беспорядки. Вооруженные дубинами, они врывались в дома и на склады в иммигрантских районах. Главной их мишенью стали ненавистные ростовщики из Ломбардии, с севера Италии. В конце концов, как известно, к порядку их призвал Томас Мор, на тот момент младший шериф Лондона. Если верить лондонским летописцам, лишь благодаря его красноречию и удалось избежать худшего [693] E. Hall. Henry VIII. C. Whibley (ed.). 2 vols. London, 1904. I, P. 157–161; Stow, 1592 edn. P. 847–849; R. Holinshed. The Third Volume of Chronicles. London, 1577. P. 841–844; Guildhall MS, Court of Aldermen, Repertory 3, fos. 143, 221. .

Лето 1593 года выдалось самым жарким и сухим в XVI веке. В одном только Лондоне в тот год умерло 18 000 человек, то есть примерно десятая часть населения города. Из них примерно две трети — от чумы. Столь высокая смертность лишь верхушка айсберга: известно, что переболело, но выжило вдвое больше. В Тауэре от жары скончались несколько заключенных [694] Stow, 1592 edn. P. 1274. . Состоятельные купцы закрывали лавки в столице и уезжали с семьями за город пережидать чуму. Уехала вскоре даже сама королева: взяв с собой нескольких слуг и придворных, она отправилась в Виндзорский замок, надеясь обрести спокойствие за его стенами. Но и здесь почувствовать себя в безопасности в полной мере не получилось. Узнав о том, что в цитадели от Черной смерти скончался паж младшей сестры Кейт Кэри — Филадельфии, королева пришла в ужас [695] TRP, III, nos. 758–760; APC, XXIV, P. 284; HMC, Hatfield MSS, IV, P. 425–426; Birch, Memoirs, I. P. 133. .

В то лето случилось только два бунта подмастерьев, но причиной тому были не столько эффективные действия властей, сколько страх перед чумой [696] APC, XXIV, P. 488; Rappaport. Worlds within Worlds. P. 12. . Бёрли и другие сановники стремились во что бы то ни стало избежать повторения событий Черного майского дня и устроили масштабные поиски авторов «крамол», но безрезультатно [697] APC, XXIV, P. 187, 200–201. Подозреваемых предполагалось отыскать, а затем пытать до признания. . В это же время распорядитель празднеств сэр Эдмунд Тилни подверг серьезной цензуре черновик скандальной пьесы, получившей известность под рабочим названием «Томас Мор». Поставить ее планировалось сразу после открытия театров, а замысел принадлежал, скорее всего, драматургу или меценату, который, как бы это ни было политически нецелесообразно, симпатизировал католицизму. Естественно, что при этом в пьесе встречались злободневные и провокационные пассажи. Томас Мор выступал не просто чиновником, сумевшим успокоить бунтующих, он представал человеком намного нравственнее короля, который позже отправит его на плаху за отказ принять разрыв с Римом и противодействие монаршего желания жениться на Анне Болейн [698] The Book of Sir Thomas More. W. W. Greg (ed.). Oxford: Malone Society Reprints, 1961 (2nd edn); P. W. M. Blayney. “The Booke of Sir Thomas Moore” Re-examined // Studies in Philology, 69 (1972). P. 167–191; T. Merriam. The Misunderstanding of Munday as Author of Sir Thomas More // Review of English Studies, New Series, 51 (2000). P. 540–581; G. Melchiori. The Booke of Sir Thomas Moore: A Chronology of Revision // Shakespeare Quarterly, 37 (1986). P. 291–308. .

Ясно сознавая опасность новых народных выступлений, с одной стороны, и гнева королевы, известной своей решимостью, когда дело идет о защите доброго имени ее родителей, — с другой, Тинли принялся за правку. Он хорошо помнил, как всего год назад Елизавета, продемонстрировав прекрасное владение письменным итальянским, настойчиво требовала от великого герцога Тосканского Фердинандо Медичи помешать распространению первого издания книги Джироламо Поллини, монаха-доминиканца из монастыря Санта-Мария Новелла во Флоренции, содержавшей утверждения, порочащие как отца Елизаветы, так и ее мать: якобы Анна Болейн приходилась Генриху VIII родной дочерью от порочной связи с леди Елизаветой Болейн. Здесь Поллини основывался на непристойных пассажах из биографии Томаса Мора, принадлежащей перу его любимого племянника Уильяма Растелла, тайно ходившей по рукам в рукописи на протяжении нескольких лет. До нас, впрочем, дошли только фрагменты. В своем послании Елизавета с яростью набрасывается на «бесстыдную ложь и клевету». Она продолжала давить на Фердинандо, пока он не приказал сжечь все экземпляры книги Поллини [699] SP 99/1, fos. 197–198; P. Rebora. L opera di uno scrittore toscano sullo scisma d Inghilterra e una lettera della regina Elisabetta // Archivio storico italiano, 93 (1935). vol. 1. P. 233–254; M. Wyatt. The Italian Encounter with Tudor England. Cambridge, 2005. P. 128–130, 260–261. Вполне возможно, Поллини заимствовал материалы у сосланного Николаса Сандера (Nicholas Sander s De origine ac progressu schismatis Anglicani liber. Cologne [i. e. Rheims], 1585). .