Джон Гай - Елизавета. Золотой век Англии

Эссекс и Генрих стоили друг друга. Ни тот ни другой не следовали ее указаниям, хотя от обоих она была вправе этого ожидать. Сначала Яков в Шотландии своевольничал, а теперь и Генрих. Она совершенно не представляла, какой будет дальнейшая судьба ее отношений с королем Франции. Показательно, что свое последнее письмо к нему она подписала: «Верная сестра старого доброго Генриха. С новым меня ничто не связывает» [681] EAC. P. 166. .

Что же касается ее бедового фаворита, то даже провал в Руане не стал концом его военной карьеры. Ей конечно же хотелось наказать его за неповиновение, как тридцать лет назад она мечтала наказать Бёрли за его непрекращавшиеся попытки навязать ей супруга и заставить ее назвать имя преемника в парламенте, но ни тогда, ни сейчас она не нашла в себе сил. Вновь приютив при дворе и одаривая подарками человека, и без того изрядно разорившего казну, она не понимала, как опасно не делать выводов из совершенных ошибок.

Впрочем, один урок она усвоила твердо. Сухопутные военные действия в Европе никогда не принесут ей и ее королевству никакой выгоды — в этом она теперь была уверена. Над каждым подобным шагом она впредь будет думать дольше и тщательнее.

Летние месяцы 1592 и 1593 годов в Лондоне выдались долгими, жаркими и полными потрясений. По зарубежной торговле и внутреннему спросу на товары и услуги сильно ударили последствия долгой войны с Испанией и Католической лигой. По всей стране начала расти безработица, особенно затронув молодых. Экономическая стагнация усугублялась резким ростом цен и высокими налогами, необходимыми для финансирования военных действий. В мирные годы налоговая ставка оставалась низкой, однако после нидерландского похода Лестера и нашествия Армады она достигла рекордной величины. С неизбежностью недовольство и тяготы страждущих, едва сводящих концы с концами, должны были выплеснуться в насилие [682] I. W. Archer. The Pursuit of Stability: Social Relations in Elizabethan London. Cambridge, 1991. P. 9–14. .

Обстановка накалилась в первых числах июня 1592 года. Стоял душный воскресный вечер. В восьмом часу, за два часа до наступления темноты, с главной улицы Бермондси в Саутуарке хлынула ватага вооруженных кинжалами и дубинками подмастерьев продавцов войлока, которая вскоре влилась в толпу недовольных молодых безработных мужчин и ветеранов войны. Спасли положение лишь оперативные действия лондонского градоначальника сэра Уильяма Уэбба. Выбежав из дома, он вместе с шерифом и констеблями пересек Лондонский мост, арестовал зачинщиков, а остальных заставил разойтись. На следующий день Уэбб написал письмо Бёрли, в котором просил его проявить к задержанным снисхождение, поскольку, как он считает, причиной бунта явился незаконный арест одного из подмастерьев: к нему в дом с обнаженными кинжалами ворвались коллекторы, вытолкали его и потащили в тюрьму Маршалси, и все это прямо на глазах перепуганной хозяйки с маленьким ребенком на руках. Бунтовщики планировали взять тюрьму штурмом и освободить всех заключенных. По мнению Уэбба, чтобы успокоить волнения в городе, следовало как можно скорее исправить последствия учиненного над молодым подмастерьем несправедливого суда [683] BL, Lansdowne MS71, fo. 28; S. Rappaport. Worlds within Worlds: Structures of Life in Sixteenth-Century London. Cambridge, 1989. P. 12. .

Незадолго до праздника летнего солнцестояния в Лондоне ввели комендантский час — хватило одного лишь подозрения в том, что к этому дню готовится новый бунт. Стремясь предотвратить дальнейшие выступления, Тайный совет приказал до Нового года закрыть театры и иные места общественных увеселений, такие, как медвежьи потехи и боулинги. Мировым судьям Мидлсекса и Суррея, графств-спутников Лондона, было приказано координировать патрулирование улиц с мэром города и его старейшинами [684] APC, XXII, P. 549–551; Harrison, I. P. 142–143. . Еще в одном письме к Бёрли Уэбб предупреждал, что возможны вспышки расовой и этнической напряженности в связи с наплывом в столицу мигрантов, которых гнали в Лондон исключительно экономические причины. В качестве примера он привел голландцев-кальвинистов, которые недавно стали приезжать в Лондон и открывать здесь лавки, хотя им никто уже не мешал заниматься ремеслом и исповедовать свою религию на родине [685] BL, Lansdowne MS71, fo. 32. . Слова Уэбба резонировали с многолетним недовольством английских купцов деятельностью иммигрантов второго поколения — детей французских гугенотов, осевших в Англии после Варфоломеевской ночи 1572 года. Их родители с радостью влились в английское общество, но вот сами они чувствовали себя французами и взяли за правило в делах ущемлять исконных англичан. Пройдя обучение ремеслу и получив статус свободных граждан Лондона, они набирали себе в ученики исключительно французов и продавали по низким ценам товары, которые закупали во Франции у родственников. Англичане теряли рабочие места, рынок, но этим дело не кончилось: новые лондонцы начали вкладывать средства в жилую недвижимость, отчего стоимость ее в городе поднялась. Для получения максимальной прибыли они делили помещение в купленных домах на квартиры и сдавали их в аренду [686] TRP, III, nos. 754–755; Rappaport. Worlds within Worlds. P. 54–55. .

Полтора месяца спустя на августовской жаре разразилась эпидемия чумы. Заболевшие тихо умирали один за другим на фоне того, как наконец с фронта начали возвращаться больные и раненые солдаты. Толпы их переправлялись на английские берега из Нормандии и Бретани, а после тянулись в столицу, большинство без гроша в кармане — положенное им жалованье так и не выплатили. В Лондоне ветераны шатались по улицам в отчаянных поисках работы или милостыни, распространяя нажитые ими во Франции заболевания. К этой новой проблеме ни королева, ни ее советники оказались совершенно не готовы [687] APC, XXIII, 177–178, 183–184, 195–196, 203–204, 220–221, 232–233. .

Лето сменилось осенью, жара спала, и Тайный совет вынес запрет уволенным военнослужащим пересекать черту Лондона и отменил торжества по случаю инаугурации нового лорд-мэра. Елизавета не так сильно страдала ипохондрией, как ее отец, но заразных болезней боялась не меньше: вокруг королевского двор в радиусе на три с лишним километра установили санитарный кордон. Внутрь пускали только советников, их секретарей и ограниченное число слуг самой королевы, даже если она сама находилась в это время в Лондоне или, по традиции, уезжала в провинцию. Любое иное лицо за попытку проникновения могли арестовать [688] SP 12/243, no. 5; APC, XXIII, P. 195; TRP, III, no. 750; Chambers, IV. P. 347–348. . Королевские прокламации зачитывались герольдами в Чипсайде и у ворот Уайтхолла, центральные вестминстерские суды были закрыты, а судьям приказано было рассматривать только наиболее важные дела, и делать это в замке Хертфорд в 25 километрах к северу от города [689] TRP, III, nos. 748, 750–752; Stow, 1592 edn. P. 1271. .