Эрих Куби - Русские в Берлине [Опыт Второй мировой войны. 1941–1945] [litres]

Вечером 2 мая или, самое позднее, 3 мая (Симонов не называет точную дату) странствия привели его к полуразрушенной стене берлинского Зоопарка.

«Железнодорожный мост завален мертвыми телами. Свежая, еще не свернувшаяся кровь на дороге. Здесь продолжала сопротивляться небольшая группа СС. Возле путей два искореженных пулемета и около 15 трупов вокруг, включая двух женщин в форме СС. Как всегда, вид убитых на войне женщин вселял в меня ужас и сожаление.

Мы перелезли через развалины стены и остановились перед слоновником, большую часть которого разрушили бомбы. Там прохаживался унылый и голодный слон. Старый служитель сказал, что животное голодает. Он и его жена все время оставались в зоопарке, а когда я заговорил с ним на своем ломаном немецком, он тут же попросил корма для животных.

Затем он предложил показать то немногое, что осталось от зоопарка. Он водил нас повсюду, заботливо и с должным почтением, словно ничего не случилось. На дорожке лежали мертвые немцы. На скамейке находилось тело мертвого советского солдата с закутанной в шинель головой. Его положили на скамью, а похоронить времени не было. Смотритель не обращал внимания на мертвые тела, а говорил только о животных. Ситуация становилась все более странной. Наконец мы подошли к вольеру гиппопотамов (бегемотов). Один лежал на искусственной скале и тяжело дышал. Другой плавал в воде, мертвый, из его бока торчал стабилизатор неразорвавшейся мины. Я смотрел на стабилизатор и думал, что, если расскажу об этом, мне никто не поверит. Второй гиппопотам плюхнулся в воду и плавал вокруг своего мертвого приятеля кругами – соблюдая дистанцию, словно чуял опасность.

Обезьянник. Несколько наших солдат стоят перед большим котлованом, в котором скачут маленькие обезьянки. Солдаты выглядят усталыми, лица в копоти, однако они с любопытством разглядывают животных. Один прыгает через загородку и ловко ловит обезьянку, которая тут же его кусает. Мне показалось, что он готов убить бедное животное. Но он смеется и восклицает: «Смотри-ка, кусается!» Говорит он это весело и с изумлением, словно маленькое существо напомнило ему что-то приятное, никак не связанное с войной. Затем солдат отбрасывает обезьяну, теряет к ней всякий интерес, перелезает через загородку, устало переходит дорожку и вытягивается на скамейке неподалеку от скамьи с мертвым товарищем.

Служитель ведет нас к небольшому кирпичному домику. Открывает двери и говорит, что это тоже обезьянник с самыми большими в Европе гориллой и шимпанзе. Домик внутри где-то 6 квадратных метров и разделен прочной решеткой. За ней лежат на чем-то вроде бетонного возвышения, разделенного еще одной решеткой, огромная горилла и очень большой шимпанзе. На полу перед платформой два мертвых эсэсовца. Еще один привалился к платформе, его автомат все еще у него на коленях. Выше его неподвижно лежат в своих клетках горилла и шимпанзе. Только сейчас я заметил, что они тоже мертвы, их темная кровь струйками стекает на бетон. Служитель стоит в дверях. Видно, что ему очень жаль обезьян. Он просто молча стоит и по-стариковски покачивает головой. (Эта горилла – знаменитый Понго. Он погиб от двух колотых ран в грудь. Никому не известно, кто их нанес.)»

Однако мы не хотим, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто Берлин населяли исключительно зомби, которые нырнули под прокатившуюся над ними волну войны, чтобы потом как ни в чем не бывало вынырнуть на поверхность. Имелось достаточно предприимчивых людей, которые принялись плавать по этим волнам. Чтобы выжить, следовало не только избегать бомб и снарядов, но и намного более опасных вербовочных команд или летучих полевых судов. Чтобы спастись от них, требовались немалое везение или хитрость – желательно и то и другое вместе. Хитрости Вильгельму Фандерлу было явно не занимать. Он стал последним главным редактором нацистского 12-Uhr-Blatt и был решительно настроен не попасться патрулю через пять минут после полуночи.

Его бегство от вербовочных команд началось в типографиях Темпельхофа, куда издательство Deutscher Verlag (бывшее Ullstein Verlag) переехало, когда стены его здания на Кохштрассе и Маркграфенштрассе обрушились вокруг работавших внутри людей.

«К счастью, у нас имелось несколько номеров в отеле «Адлон». Наш исполнительный директор, Висснер, снял их, когда работа еще шла в центре города. Те из нас, кто не мог добраться до дома во время почти непрерывных авиационных налетов или чьи дома разбомбили, обычно ночевали там. Даже переехав в Темпельхоф, мы неизменно отправлялись на ночь в «Адлон». Он служил нам местом встреч, там мы могли оставить записки друзьям и знакомым. …В отеле все еще можно было побриться и время от времени помыться холодной водой. У кого имелись припрятанные дома бутылка вина или сладости, приносили их в «Адлон», где все делилось поровну. Солдаты с фронта, который подбирался все ближе, также имели обыкновение собираться в «Адлоне». От них, а также от немногих оставшихся в Берлине иностранных дипломатов мы черпали сведения о том, что происходило на самом деле. Никакие новости не поощряли нас оставаться здесь, и те, кто мог, покинули Берлин при первой же возможности…»

Почтовая служба использовала «Адлон» как запасной почтовый ящик. Когда обычную доставку пришлось приостановить, почтальоны оставляли дипломатическую и другую, выглядевшую важной почту в отеле, зная, что здесь самый подходящий центр сбора корреспонденции. После капитуляции мешки с ней сложили в неповрежденном крыле отеля.

21 апреля, согласно Фандерлу, следующее сообщение «распространилось по «Адлону», как лесной пожар: доктор Геббельс созывает важную пресс-конференцию. Всем редакторам, должностным лицам и т. п. следовало незамедлительно явиться в его квартиру на Герман-Геринг-штрассе. Будут сделаны новые важные заявления. Одни говорили о «фантастическом чудо-оружии», другие ожидали новостей о секретных переговорах Сталина и Черчилля. В любом случае все надеялись, что эта поспешно созванная конференция принесет новости о решительной перемене к лучшему. Нас в «Адлоне» уведомили явно слишком поздно, поскольку, когда мы появились, Геббельс уже говорил. Дверь в личный кинотеатр, где он выступал со своим обращением, оказалась распахнутой настежь. Мы на цыпочках прошли к ней по длинному коридору. В этот момент неподалеку разорвался снаряд, но Геббельс продолжал говорить, будто ничего не случилось. До нас долетали только обрывки его речи. Неожиданно рядом с нами остановилась его жена. Они с дочерью Хельгой вернулись из бомбоубежища. Фрау Геббельс послушала мужа, потом развернулась, обняла Хельгу и тихо сказала нам: «Это конец. Если останетесь живы, передайте моему сыну, Харальду, что я люблю его, и скажите, чтобы он не забывал свою мать. Больше мы с ним не увидимся». Потом она протянула нам руку; то же самое сделала Хельга. Девочка улыбалась. Мы выслушали еще несколько фраз Геббельса. Они звучали примерно так: «Когда-то фюрер завоевал Германию, имея в своем распоряжении всего 7 человек. Если возникнет необходимость, я стану защищать Берлин с таким же количеством людей. Всем вам есть что делать, у каждого свой пост. Берлин никогда не сдастся большевикам».