Павел Брянцев - Литовское государство [От возникновения в XIII веке до союза с Польшей и образования Речи Посполитой и краха под напором России в XIX веке] [litres]

Но лишь только Польша успокоилась несколько извне, как внутри ее началось страшное междоусобие. Оно началось в Литве между двумя знатными литовскими фамилиями – Сапегами и Огинскими. Междоусобие это было продолжением той ссоры, которая начата была еще при Собесском между виленским епископом и гетманом Сапегою и продолжалась почти во все царствование Августа II.

Борьба между знатными литовскими фамилиями: Сапегами, Огинскими, Вишневецкими и др.По смерти Яна Собесского, в период междуцарствия, Казимир Сапега, гетман литовский, опираясь на войско, заставил сенат сделать сына своего Юрия жмудским маршалом и председателем каптурового суда [316]. Но назначением этим осталась недовольна фамилия Огинских; они боялись, как бы Сапеги не захватили в свои руки всей власти в Литовском государстве. Между тем о неудовольствиях Огинских на Сапегов узнал виленский епископ Бржостовский, который и решился воспользоваться этим, чтобы подбить Огинских на своих бывших врагов. И действительно, благодаря содействию жмудского епископа Кришпина Бржостовский скоро достиг своей цели: между Сапегами и Огинскими началась борьба.

Из фамилии Огинских прежде всех начал враждебные действия против Сапегов литовский хорунжий Станислав Огинский. Он вместе со своими друзьями разослал универсалы по всем литовским и жмудским поветам с приказанием всей шляхте явиться в местечко Скорстимони [317]. Мотивом этого призыва в универсалах было выставлено то, чтобы вооруженною силою поддержать права старшего сына Собесского (это было еще до избрания Августа II) Иакова на польско-литовский престол. Но на самом-то деле целию сего призыва было то, чтобы при содействии шляхты отнять у Казимира Сапеги гетманскую власть. Об этом скоро узнал сам гетман; он немедленно послал своего сына Юрия к местечку Скорстимони с отрядом войска, чтобы разогнать собравшуюся шляхту. Молодой Сапега, придя к Скорстимони, никого не нашел там: Огинский и его друзья, испуганные приближением Юрия Сапеги, бросились к Брест-Литовску и там заключились в окопы. Юрий тоже повернул за ними к Бресту и остановился у окопов. Но так как он один не мог сладить с скрывшимся в окопах неприятелем, то просил к себе на помощь отца. Казимир Сапега поспешил на зов своего сына; придя к Бресту, он обложил Огинского с его друзьями и шляхтою и стал томить их голодом. Осажденные, терпя большой недостаток в провианте, принуждены были вступить с гетманом в переговоры. Они обещались сдаться Сапеге на капитуляцию, если он простит их вину и выдаст им жалованье вперед за месяц; гетман обещал, только просил обождать выдачи денег; на этом враги и помирились пока.

Но вот прошло несколько месяцев, а гетман Сапега между тем не исполнял своего обещания насчет выдачи жалованья; когда же ему об этом напомнили, то он прямо заявил, что из своих денег не будет платить, а казенных нет. Отказ в обещанном жалованье был причиною новой ссоры Сапеги с Огинским, и на этот раз ссора была гораздо сильнее.

Благодаря содействию друзей Станислав Огинский привлек на свою сторону значительную часть войска и, опираясь на него, стал раздражать Казимира Сапегу, называя его вором и мошенником за невыдачу обещанного жалованья; гетман пожаловался королю Августу II. Король послал приказание Огинскому распустить войско и подчиниться Сапеге, как гетману. Но Огинский не распустил войска; он отправился в Варшаву и там при помощи своих доброжелателей успел расположить к себе короля, который не только стал благосклоннее относиться к нему, но даже видимо охладел к гетману.

Пользуясь расположением короля и поддержкою многочисленных друзей, Огинский, вернувшись в Литву, вместе со своими сообщниками собрал около 20 000 человек войска и с ним напал на владения Сапегов и стал их грабить и опустошать; вслед за тем Огинский ворвался в Жмудь и там начал производить то же самое, что и в имениях Сапегов. Огинский зол был на жмудских панов и хотел отомстить им за то, что те стояли на стороне Сапеги и поддерживали его. Между тем гетман Сапега, не успевши собрать достаточного войска, чтобы вступить в открытую борьбу с Огинским, обратился с новою жалобою к королю. Но король на эту жалобу не обратил внимания; напротив, он даже, как говорят, радовался тому, что литовские паны подверглись нападению Огинского. Август недоволен был литовскими панами за то, что они противились его избранию.

Сапега, увидевши, что король не предпринимает никаких мер против его врага, решился сам действовать против него. Он прежде всего, также с помощью своих друзей, постарался собрать тоже около 20 000 войска, с которым, в свою очередь, стал нападать на имения Огинского и его сообщников. С этого времени внутри Литовского государства действительно запылала междоусобная война, и притом война, сопровождавшаяся страшными жестокостями и насилиями над сельскими и городскими жителями, ни в чем не повинными. Города, села, местечки и деревни в Литве и Жмуди предавались разграблению и сожжению; целые тысячи людей остались без крова и пищи; воровство, разбои, грабежи, насилия и т. п. сделались обыкновенным явлением; общая паника охватила всех: все трепетали или за жизнь, или за имущество. Сенат, духовенство и многие высокопоставленные лица – вообще все друзья мира, так сказать, стали просить короля помирить враждующих, а в случае несогласия их на это усмирить вооруженною рукою. Король послушался. Сначала он послал доверенных лиц к Огинскому и Сапеге с предложением мира, а когда те отклонили это предложение, то отправил 20 000 войска, лично ему принадлежащего, именно саксонцев. Но войско это не столько пользы принесло, сколько вреда. Признавая себя чуждым Речи Посполитой, войско Августа II, где только приходилось останавливаться ему для стоянки, производило страшные бесчинства: оно разоряло и опустошало имения духовных и светских лиц, подвергало ужасным истязаниям тех, кто им противился, насиловало жен и дочерей и т. п. Против королевского войска поднялся ропот по всей Литве и Жмуди; начались тысячи судебных процессов; Август должен был вывести свое войско, тем более что в нем не было нужды, так как борьба Сапеги с Огинским начала, к счастью для Польши, утихать и воюющие завели переговоры о мире.

Очень может быть, что начатые переговоры Огинских с Сапегою кончились бы успешно, если бы не присоединилось сюда одно непредвиденное обстоятельство, которое послужило к возобновлению борьбы между двумя названными магнатами и на этот раз еще с большим ожесточением.

Дело вот в чем. Наступило в г. Вильне время трибуналов. Два молодых князя – Михаил и Януш Вишневецкие – накануне открытия трибуналов, рано утром, проезжали по Ивановской улице, направляясь к отведенной им квартире; но как раз в это время и на этой же улице князья Вишневецкие повстречались с гетманом Сапегою, который возвращался с бала, бывшего у польского гетмана Служки, на Антоколе. Карету Сапеги, по обыкновению, окружали гайдамаки, которые благодаря угощению Служки на этот раз были пьяны. Последние, увидевши карету князей Вишневецких, запряженную булаными лошадьми, бросились к ней и стали сгонять с дороги: они думали, что карета принадлежит Коцеллу, каштеляну г. Вильны, главному врагу гетмана, так как Коцелл имел обыкновение ездить на буланых лошадях. Своеволие гайдамаков Сапеги привело в раздражение свиту Вишневецких, сопровождавшую карету молодых князей 1. Вследствие этого произошла сначала ссора, а потом и драка; при этом пущены были в ход не только кулаки и ременные плетки, которыми погоняют лошадей, но и огнестрельное оружие. В это время минский ротмистр Цедровский, находившийся в свите Вишневецких, подскочил к карете, где сидел Сапега, и выстрелил в дремавшего гетмана. Цедровский наверное убил бы гетмана, но, к счастью сего последнего, заряженный пистолет оказался без пули: ротмистр, заряжая пистолет, забыл положить в него пулю. Испуганный гетман выскочил из своей кареты и приказал стрелять в карету Вишневецких, думая, подобно своим гайдамакам, что в ней едет Коцелл; князья Вишневецкие были ранены. На этот шум из гауптвахты прибежали солдаты и хотели арестовать всех едущих, но тут сейчас же дело и объяснилось: Сапега и гайдамаки поняли свою ошибку. Гетман немедленно приказал везти Вишневецких в свой дом, уложил их в постели и стал лечить на собственные средства, причем оказал им самое искреннее участие и всеми силами старался оправдаться пред ними и убедить их в своей невинности. Но князья Вишневецкие, несмотря на все просьбы гетмана извинить его за происшествие на Ивановской улице, не извинили. Правда, они, живя в его доме, не высказывали этого, но лишь только вы- [318]здоровели и перебрались в свои поместья, как объявили себя врагами Сапеги. Не решаясь же одни начать борьбы с сильным гетманом, Вишневецкие обратились к Огинскому, стали просить его, чтобы он прервал с Сапегою переговоры о мире и начал бы с ним новую борьбу, причем князья предложили Огинскому и свою помощь. После долгих колебаний Огинский принял предложение Вишневецких, и, таким образом, началась новая борьба Огинских с Сапегою, с тем только различием, что теперь у Огинских силы и друзья увеличились, а у Сапеги – наоборот.