Луи Буссенар - Избранные произведения. II том

«Странно, — сказал Жан про себя, — я ее прежде не видел… Но займусь я ею позже, когда буду не в такой одежке. А то бросаюсь в глаза, словно маковое поле».

Тем временем Картечь весело резвилась на воле, носилась туда-сюда, рыскала по кладбищу. Ей все было интересно. Первый день прошел без приключений. В следующую ночь Оторва, оставив на земле мешок, отправился в путь. Ему требовались русская фуражка и шинель, чтобы прикрыть яркий зуавский мундир.

До неприятельских аванпостов он добрался ползком. Храбрая собака ползла рядом и тихонько рычала. Он погладил ее по спине, и умное животное умолкло.

Оторва лежал, вытянувшись, не менее получаса, точно дикий зверь в засаде. В конце концов он различил неясную, неподвижную фигуру, услышал вздохи, выдающие присутствие человека.

Француз прыгнул, словно тигр, на сидящего на корточках солдата и ударил его по голове прикладом.

Человек упал, сраженный наповал. Одним движением руки Жан подхватил его шинель и фуражку и удрал со всех ног.

Так прошла ночь. На следующий день, переодевшись в русского пехотинца, он тщательно обследовал часовню внутри и снаружи и особенно привлекшую его внимание могильную плиту. Поиски ни к чему не привели.

Молодой человек осмотрел аллеи в надежде найти какие-то следы. Но последние дожди все смыли.

Нигде ничего! Всюду мрачное и унылое безлюдье. Ночью Оторва напряженно всматривался в световые сигналы, поднимавшиеся над Севастополем, и ждал, не появится ли трехцветная ракета, которая так заинтриговала его в ту давнюю ночь.

Но ни одна ракета не вычерчивала по темному небу свой светящийся путь. Слышались лай собак, перекличка часовых и громовая симфония пушек. Сигналов не было.

Оторва упорствовал, высматривал, искал, обшаривал все вокруг, снова и снова обходил те же места. Безрезультатно!

На пятую ночь, пока зуав ползал под непрекращающимся обстрелом, ему принесли пищу. Недалеко от ворот, у стены, он нашел свежий хлеб, мясо, два литра кофе, табак и большой глиняный кувшин с шестью литрами воды. В жестяной коробочке лежала написанная карандашом записка:

« Дорогой Жан, мы с Тонтоном принесли вам еду. Идти далеко, и груз слишком тяжелый для меня одной. Но вы не бойтесь. Тонтон умеет держать язык за зубами и любит вас, как брата. В вашу тайну никто не проник. О вас много говорят, но больше обиняками. Ваши друзья, а их у вас много, надеются на скорую встречу. Я считаю часы и мыслями всегда с вами. Да не оставят вас мужество и надежда. Всем сердцем с вами, мой дорогой Жан!

Несмотря на свою обычную бодрость и невероятную энергию, Оторва опечалился. Как же иначе? Даже для закаленного воина, ставящего долг и самоотречение превыше всего, такой образ жизни был ужасен.

Но зато какая радость, какое блаженство — читать эту записку, которая дышала трогательной простотой, была исполнена нежности и силы!

Да, именно так, простота, нежность и сила — вот душа Розы!

Одинокому бедолаге казалось, что это солнечный луч проник в его убежище и согрел своей теплой лаской. И день словно бы стал уже не таким хмурым, надгробные камни — не такими мрачными, одиночество — не таким пугающим. Улыбка возвратилась на его лицо, глаза снова заблестели, сердце забилось живее. Он испытывал неодолимую потребность говорить, кричать о своем счастье.

Но его единственным собеседником была Картечь. Собака чувствовала, что хозяину хорошо, и прижималась к его ногам. Оторва показал ей записку:

— Ты знаешь, Картечь, это письмо… и провиант… все это принесла Роза, твой друг… наш друг, которая так тебя любит и угощала всякими вкусностями, когда мы с капитаном лечились в лазарете… Да, Роза, ты помнишь ее, правда, Картечь? Наша добрая, верная Роза не забывает своих друзей, зуава и пса…

После веселого завтрака Оторва продолжил свой жуткий труд. В сотый раз он обшаривал кладбище в поисках подземного хода, протыкал шомполом землю, простукивал прикладом камни, пытаясь обнаружить следы недавнего человеческого присутствия.

Напрасные усилия! Он оставался один, по-прежнему один, посреди большого кладбища, которого пока не коснулись военные действия.

Отчаявшись найти подземный ход, Оторва принялся наудачу искать предателя, который показывался в зуавском мундире.

Ночью, в разные часы, Жан обходил зону, куда люди предпочитали не соваться, — проклятую зону, непрерывно простреливавшуюся с обеих сторон.

Но лже-зуав упорно оставался невидимкой.

Лишь настоящий зуав на каждом шагу играл со смертью и, словно саламандра [1599] Саламандра — здесь: «дух» из средневековых поверий и колдовства, якобы живущий в огне и олицетворяющий его стихию. , не боялся огня.

Бродя ночью между аванпостами, он развил в себе удивительную остроту чувств: все видел в темноте и различал самые легкие шумы. Помогало ему и чутье Картечи, так что ничто не могло от него ускользнуть.

Молодой человек ловко миновал русские посты и засады. Ему сопутствовала удача. Он распознавал малейшие передвижения неприятеля и тут же спешил поднять тревогу в расположении французов. Рискуя получить пулю от своих же часовых, Жан подползал к ним вместе с собакой почти вплотную, кричал: «К оружию! Русские!» — и исчезал с необычайной быстротой.

Так прошли три нескончаемые, три смертельно тяжелые недели, и все это время — ни минуты отдыха, ни малейшего успеха, ни луча надежды. И вот наконец наступила ночь, когда три ракеты — синяя, белая и красная — поднялись над городом.

Он не мог сдержать радостного крика и бегом возвратился на кладбище. Сигнал повторился три раза через неравные промежутки времени, словно бы для того, чтобы избежать возможной ошибки и подчеркнуть неотложность исполнения. Остаток ночи Жан провел в засаде, твердя про себя: «Завтра!»

Нескончаемо тянулся день. Спустилась ночь. Оторва лежал, вытянувшись, под кипарисами, совершенно неподвижно. Рядом с ним — Картечь. В осажденном городе царили спокойствие, полная тишина — страшное предвестие урагана, который вскоре обрушится на укрепления и бастионы.

В полночь с главной аллеи донеслось еле слышное похрустывание гравия под чьими-то легкими шагами. Сердце у Оторвы забилось так, что чуть не разорвало грудную клетку. Картечь вздрогнула и зарычала. Молодой человек рукой зажал ей пасть. Умное животное поняло, что надо молчать, и, как хозяин, замерло в полной неподвижности. Быстрая тень прошла, чуть не задевая их, потом остановилась в двух метрах, по ту сторону кипарисов, возле большой белой плиты.

Оторва различал ненавистный силуэт лже-зуава, его двойника, виновника катастрофы, которая чуть было не стоила Жану жизни и чести. Оторва обдумывал, не пора ли кинуться на врага, перешибить ему хребет, связать руки и оттащить во французские траншеи.