Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя

Услышав это, я обнял Рауля, как брата. Я с трудом сдерживал слезы.

К счастью, чтобы заставить меня взять себя в руки, вожди предложили мне принести торжественную клятву ампанскабе. Я так и сделал, повторяя ритуальные слова. Потом один из воинов сделал небольшой надрез на моей руке, проведя по ней кончиком кинжала. Каждый из вождей по очереди подходил ко мне и прикасался губами к ране, откуда тонкой струйкой текла кровь. Один за другим они произносили пожелания мне и сыпали проклятия на головы тех, кто покусится на жизнь их ампанскабе. Потом мы все расселись по местам.

Глава племени беталименов взял слово. Он заявил, что раз уж французы своим поведением показали, что они враги не только мальгашей, но и мои, то мне следовало бы отказаться служить им. Его предложение вызвало у меня колебания: несмотря на все, что нам пришлось пережить, я до сих пор хранил лояльность французскому королю. Мне казалось, что еще есть надежда найти у него поддержку моих взглядов и я смогу послужить одновременно и интересам мальгашей, которые меня приняли, и интересам Франции, во имя которой я пустился в это предприятие.

В то же время я прекрасно понимал, что оставаться под властью королевских посланников означало принять их приговор, не противиться их приказам, даже если они сместят меня с должности. Другими словами, чтобы защищать свои воззрения перед французами, мне в первую очередь следовало освободиться от обязательств перед ними. Поэтому я принял предложение туземцев и ответил, что с этого момента я более не француз.

После этого встал другой вождь и, поздравив меня, сказал, что, как ампанскабе и мальгаш, я должен выбрать себе королевское имя, отличное от полученного при рождении. Эта просьба застала меня врасплох. Напряженное молчание говорило о том, что вожди с любопытством ждут моего предложения. Мне ничего не приходило на ум. В голове мелькали смутные картины, и большинство из них были связаны с Сибирью. Как ни странно, в тропическом тепле мне пришли на память ледяные пейзажи, почти приятное ощущение жгучего холода и вид застывших озер. В этой суровой необъятности бегали покрытые мехом животные, способные выжить везде, как выжил и я сам, потому что они хранили в себе жар жизни. И я вновь увидел тонкие пальцы Афанасии, погрузившиеся в пушистую шкурку белого соболя.

— Соболь! — воскликнул я без раздумий.

Вожди повторили незнакомое слово, чье звучание им понравилось, как если бы они распробовали вкус неизвестного фрукта.

— Король Соболь!

Они полюбили эти слова, упавшие с неба, как заклинание колдуна, словно несущие в себе загадочные знаки судьбы. Когда волнение поутихло, среди собравшихся вновь прошел гул. Теперь взгляды обратились на Афанасию. Вождь сафиробеев решился наконец заговорить. Голос его звучал менее уверенно.

— А какое имя выберет королева? — спросил он, вызвав у присутствовавших смущенные смешки.

Я взглянул на покрасневшую Афанасию. Позже она призналась, что приготовилась к этому вопросу, хотя и не была уверена, что его зададут. Увидев, как я подбираю новое имя, она спросила себя, что бы ответила сама. А потому, когда к ней обратились, ответ был уже готов.

— Магнолия, — произнесла она, к моему большому удивлению.

Я знал, что в Париже, в салонах, которые она посещала со своей подругой Жюли, она познакомилась с натуралистом Бюффоном, который проникся к ней большой симпатией. Узнав, что мы скоро отправляемся в экспедицию, старик подарил Афанасии несколько семян цветка родом из Японии, который только недавно прижился в Ботаническом саду. Климат Мадагаскара оказался благоприятным для этого растения. Отныне у порога нашего дома в Луисбурге цвел куст магнолии.

После того как мы получили имена, нам пришлось ответить и на другие вопросы. Вожди спрашивали, где я собираюсь возвести столицу, и я сказал, что на плоскогорье, — на мой взгляд, оно подходило для этого лучше всего.

Потом мы вышли наружу и объявили о своих решениях. Первыми меня встретили мои солдаты. Я опасался, как бы они не решили, что я их бросил. К моему великому удивлению, они бурно приветствовали мой выбор. Выяснилось, что многие европейцы, последовавшие за мной, обжились в племенах и заверяли, что тоже хотели бы остаться на острове навсегда.

Затем вожди торжественно объявили обо всем толпе туземцев, которая ответила радостными криками. Я сразу же сказал, что жертвую двух быков, чтобы угостить толпу, и восторженные крики раздались вновь.

Незадолго до наступления ночи наблюдательный пункт известил о появлении трехмачтового судна. Вскоре на рейде встал «Консолант». Начиналось новое сражение.

Вы достаточно пожили и знаете, что самые драматичные моменты в жизни бывают и самыми счастливыми. У наших чувств иная скорость, чем у мира вокруг нас. Вот так на пике тревог, когда с часу на час ожидалось появление вестника бедствий, мы с Афанасией пережили моменты беспредельного блаженства. По правде говоря, я и не думал, что способен так любить и без всякого сопротивления принимать дарованное счастье. Ничто в моем детстве на располагало меня к этому. И когда мой воспитатель Башле призывал меня искать счастья, то делал он это с унылой безнадежностью человека, который счастья ни разу не испытал.

Афанасия рассказала вам, к какой хитрости она прибегла, чтобы раскрыть мне глаза. В тот момент я пережил потрясение, ничего не зная о тщательной подготовке. С тех пор мы не раз вспоминали об этом и смеялись. Мало сказать, что я совершенно не сержусь на Афанасию за ее тогдашние уловки, я глубоко ей признателен.

Благодаря этому на Мадагаскаре я сумел дать определение своим чувствам. Я просто был без ума от любви. Рождение Шарля не только не умалило этой любви, напротив, оно ее умножило. Я научился выражать ее, предаваться ей без остатка. Мирное существование на острове позволяло мне все успевать. Вместе с туземными вождями я трудился над созданием таких законов, которые обеспечили бы в стране справедливое правление и, признавая власть суверена, накладывали бы на нее ограничения. Я вдохновлялся идеями Джона Локка и Монтескье и старался донести их до мальгашей с помощью наших переводчиков.

К моему большому удовлетворению, они восприняли эти взгляды, проявив критический ум и незаурядную проницательность. Концепция, согласно которой они соглашались передать власть в руки монарха при условии, что тот гарантирует их свободу и защитит их естественные права, привела их в восторг. Они прекрасно понимали, что если они признали меня своим ампанскабе, то лишь потому, что я обязался не порабощать их, не навязывать им какую-либо религию и защищать их свободу.

Вопрос об уравновешивании властных полномочий был более сложным. До сих пор на острове ответом на злоупотребление властью оставалось бегство на другую территорию. Я объяснил им, что примерно таким было положение в Италии с ее обилием герцогств и королевств. В сущности, туземцы с этим свыклись, и мне пришлось зарыться в тексты Монтескье, чтобы найти аргументы, способные убедить их, что бегство от тирании, без сомнения, благо, еще лучше — бороться с ней, но идеал — это не дать ей зародиться.