Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя [калибрятина]

– Я отношу то, что ты наговорила вчера, за счет нервозности, – сказал он. – Мой отъезд приближается. Я понимаю твое беспокойство.

– То, что я тебе сказала, по-прежнему верно. Усталость тут ни при чем.

На лице Августа отразилась хорошо знакомая мне ярость. С таким же видом он вел за собой экипаж или войска. Такое лицо, очевидно, нередко бывало и у его отца.

– Ты хочешь сказать, что не изменила своего решения?

– Да, я отказываюсь от замужества.

– Ты подумала над тем, что говоришь?

– Безусловно.

– Тебе не кажется, что в глазах окружающих мы уже женаты? Нас принимали как чету, потому что знали о скорой церемонии. Ты отдаешь себе отчет, как мы будем выглядеть, если продолжим жить, пренебрегая условностями?

– А для чего нужны эти условности, – сказала я, припоминая рассуждения Дидро, – если мы можем жить без них, так, как нам велит природа.

– Природа!

Август швырнул вилку на фарфоровую тарелку, и звук заставил меня вздрогнуть. Он не был настроен на философский лад. Привыкший за последнее время командовать, занятый только тем, что сметал препятствия, встающие перед его миссией, он не был расположен пускаться в рассуждения. Август бросил на меня недобрый взгляд:

– Кем тебя будут считать здесь, пока я буду в плавании? Ты знаешь, что о тебе подумают, если замужество не станет твоей защитой?

– Защитой! – вскричала я, вскакивая. – Я не прошу защиты. И не хочу той жизни, которую ты мне уготовил.

Жюли усиленно советовала мне не вступать в слишком детальные споры. Мое решение не должно было основываться на каком-либо рациональном доводе, который Август постарается опровергнуть. Мне следовало внушить сомнение и заронить смутное беспокойство.

Я положила салфетку на стол и покинула комнату. Потом я надела манто и вышла из дома. Пешком добралась до кафе, где мы договорились встретиться с Жюли. У меня была зыбкая надежда, что с ней окажется Джакомо или, на худой конец, маркиз. Она была одна.

Я пересказала ей сцену, произошедшую вчера вечером, и ту, что имела место утром. Она казалась очень довольной.

– Где Джакомо? – спросила я. – Думаете, я могу с ним сегодня повидаться?

Она взяла меня за руку и, сжав ее, припечатала к столу, глядя мне прямо в глаза:

– Он уехал.

– Уехал!

Я хотела встать, она меня удержала:

– Да, уехал совсем недавно. Именно я порекомендовала ему удалиться. К чему превращать все это в петушиные бои. Августа одолеют сомнения, он велит проследить за вами. Пусть узнает, что происходило в последние недели, но нельзя допустить, чтобы его ревность вылилась в баталию. Все должно решиться только между вами.

Я знала, что она права. И все же мысль, что я больше не увижу Джакомо, причиняла мне боль, к которой я не была готова. Я чувствовала себя потерянной, преданной Жюли, которая тем не менее оставалась единственной, кто мог мне помочь. Я кинулась в ее объятия и разрыдалась. Она успокоила меня, погладив по голове, и тихонько заговорила мне на ухо:

– Вы переедете жить ко мне. Пока что следует избегать любого контакта с Августом. Пусть дозреет.

Я чувствовала себя без сил и подчинилась. Мы поехали к ней в экипаже. В большой гостиной она усадила меня в уютное кресло, укутав ноги стеганым одеялом. Весь день до самого вечера я просидела там, глядя, как над цветочными клумбами моросит мелкий дождик.

Следующие дни были странными. В голове теснились воспоминания, всплывая из темных глубин. Я снова видела мать и ее мучения, моих сестер, чья жизнь угасла в день, когда они приняли иго супружества, отца-солдафона, его жестокие выходки и слабости. Я оплакивала эти горестные судьбы, и вся жизнь представлялась мне одной сплошной раной, которая никогда не затянется. Но на этом мрачном фоне все-таки вспыхивали моменты, которые искупали все. Перед глазами вставало первое появление Августа после его ужасного путешествия. Я вспоминала его улыбку и ту неведомую мне прежде радость, которая всколыхнула мое сердце. Я заново переживала все перипетии нашей любви. Его первый поцелуй, болезненное и желанное соитие в хижине, где хранились меха, обжигающий холод плаванья, потом теплые моря, великолепные стоянки на берегу, тропические ночи, плеск волн о форштевень судна, мятежи и сражения, ужины в каюте и ночи любви со сверкающим снаружи диском моря, освещенного луной.

По сравнению с этими долгими часами те мимолетные мгновения, что я провела с Джакомо, казались сущим пустяком. И очень скоро я не то чтобы забыла его, просто желание увидеться пропало.

Для Августа, конечно же, все обстояло совсем по-другому. С его точки зрения, самым важным был мой уход из дома. Изначальное возмущение сменилось смутной тревогой, ощущением недопонимания и, возможно, угрызениями совести. Он начал задаваться вопросами, отбросил свои командирские замашки и обратился к иной стороне своей натуры, которую в свое время открыл его воспитатель Башле. Он осознал, что пренебрегал чувствами, хотя философ учил его, что они лежат в основе любого ума. На протяжении месяцев, поглощенный другими заботами, он не смотрел на меня, не слушал, а прикасался ко мне лишь затем, чтобы удовлетворить собственные желания, не думая о моих. Что касается минувших лет, было уже поздно. Но в отношении последних месяцев, а главное, недель еще оставалась надежда все разузнать.

Он подключил к делу шпионов, постарался как можно быстрее выяснить все подробности моих выходов в свет, посещений, высказываний. И естественно, обнаружил существование Джакомо и маркиза.

Он попросил Жюли о встрече и получил предложение увидеться в кафе в Пале-Рояле. Подруга сотворила чудо.

Начала она с того, что все потеряно, я не желаю больше его видеть, и после столь долгой моей любви, ничего не получавшей взамен, я устала и решила выйти из игры.

Он сказал, что узнал о моей связи с молодым венецианцем, и попытался сложить с себя всякую ответственность, настаивая на моем предательстве. Она заметила, что, напротив, я никогда бы не посмотрела на кого-то другого, если бы он относился ко мне так, как я ждала. А это итальянское знакомство, о котором сама она, по ее словам, ничего не знала, было лишь следствием поведения Августа, а не причиной моего отдаления. Август уехал в большой растерянности.

Двумя днями позже он настойчиво попросил о новой встрече. Она нашла, что выглядел он мертвенно-бледным, и заметила у него нервные подергивания. Ей даже показалось, хотя утверждать она не могла, что он плакал. В любом случае в его речах сквозила глубокая печаль, граничащая с отчаянием. Он винил себя в тысяче ошибок, которые совершил в отношении меня. Не обращая внимания на время, которое всегда было для него бесценно, он рассказал ей множество историй о том, как мы встретились, и о нашей совместной жизни. И всякий раз он подчеркивал мою доброту, которую не ценил, жертвы, которые считал само собой разумеющимися, сердечные порывы, на которые не отвечал.