Жан-Кристоф Руфин - Кругосветное путешествие короля Соболя [калибрятина]

– Можете сколько угодно думать, что мы так все и оставим, – бросила она отцу, обернувшись, прежде чем выйти из комнаты. – Будьте спокойны: я знаю кое-кого, кто сумеет обуздать вас, уж поверьте. И обращусь к нему незамедлительно.

Выложив угрозу и не добавив ничего более, она вышла с явным желанием хлопнуть дверью. Но сдержалась и аккуратно прикрыла ее.

Франклин повернулся к Афанасии и взял ее за руки. Но очарование исчезло.

– Мы вернемся завтра утром, – вздохнула она. – Рассказ продолжит Август.

Август I

Мы видимся уже почти неделю, господин Франклин, и у вас было время узнать, что мы за люди. Вы поняли, что Афанасия куда лучше меня говорит о чувствах. Однако сейчас, когда наш рассказ дошел до этого момента, я не могу не начать с описания моих тогдашних переживаний.

Последняя неделя перед нашим отбытием на Мадагаскар была так богата событиями, так наполнена жизнью, что в те дни у меня возникло почти физическое ощущение полного перерождения.

Прежде всего я осознал живущую во мне любовь, которой я никогда не отводил места. В детстве ни отец с его солдафонской грубостью, ни мой воспитатель, самой жизнью обреченный на безбрачие и одиночество, были не способны научить меня понимать свои чувства. Моя привязанность к Афанасии не имела для меня имени, а когда благодаря ей я это имя нашел, то испытал глубокое потрясение, словно на меня снизошло подлинное откровение. Я открыл не только это чувство – можно сказать, я открыл себя самого. Словно прорвало плотину, и на долгие дни я утонул в потоке чувств и слез. Но в то же время взятые на себя обязательства не позволяли мне целиком отдаться этой эпифании [41]. Корабль был готов; корпус добровольцев, которых мы отобрали, ожидал моих распоряжений. Вдобавок ко всему военно-морской министр вызвал меня к себе для завершающей беседы.

Я отправился к министру, еще пылая от поцелуев Афанасии и ясно осознавая, что на лице наверняка остались следы от слез радости, которые я пролил в последние дни.

Вы знаете, каких высот достигли французы в искусстве демонстрации власти. Представьте себе высоченную дверь с маленькой бронзовой ручкой на уровне головы, гигантский кабинет, погруженный в полутьму и тишину. Министр сидел в углу рядом с окном и, вместо того чтобы казаться крошечным в этом необъятном пространстве, пыжился, впитывая в себя всю его величественность, и, каким бы маленьким ни был, воплощал собою высшую власть – ту, что опирается на Божественную волю.

Министр милостиво пригласил меня сесть, правда выдержав паузу, совсем небольшую, но достаточную, чтобы я смог оценить, какую честь он мне оказывает.

Он посмотрел на меня, как только он умел это делать, то есть устремив глаза поверх головы, так что я не мог поймать его взгляд. Потом объявил, что король накануне изволил осведомиться о моей миссии и возлагает на нее большие надежды. По словам графа де Буана, самым горячим желанием его величества было утвердить наконец на Мадагаскаре французское присутствие – цель, осуществление которой откладывалось на протяжении более чем века.

На мои осторожные вопросы относительно поддержки, которая будет мне оказана в данном предприятии, он ответил, не вдаваясь в детали, а лишь всячески меня ободрив. Мол, мне нечего опасаться, поскольку сам король выказал такое желание, и неповиновение было бы непростительно. Я собирался более подробно обговорить некоторые вопросы, потому что боялся отплывать, не получив необходимых гарантий. Но из-за торжественности момента и тона министра все возражения застряли у меня в горле.

Когда он наконец поднялся, взял меня за руку и пожелал удачи, горло мое сдавили рыдания, которые я с трудом сдержал, чтобы не показать виду.

Вы должны понять, чем был для меня этот момент. Родившись в венгерской глубинке, далекой от столиц и позабытой Историей, я всегда относился к Франции как к всеобщей родине, как к сказке, недостижимой мечте. И вот ее король выбирает меня, лично меня, Августа Бенёвского, слугу без хозяина, беглого арестанта, чтобы я стал инструментом для достижения одной из его политических целей. Он счел меня достойным вести корпус добровольцев, отдавать приказы королевским кораблям и получать приказы от королевских представителей. Этот подарок судьбы преисполнил меня гордостью и ликованием. Были забыты все наставления Башле относительно тирании, все страдания, причиненные самоуправством суверенов! Меня целиком захватила иная страсть, живущая в сердце человека наравне со стремлением к свободе: счастье служить делу.

Афанасия, которая видела дальше моего и предчувствовала ожидавшие нас трудности, не желала ни в чем умалять охвативший меня восторг. Никогда еще мы не были так близки, так счастливы. Она не говорила ничего, что могло бы отдалить меня от нее, и с радостью разделяла мое воодушевление и чувство гордости. Бывают обстоятельства, когда тот, кто видит слишком далеко, вынужден опустить глаза.

Весенним днем мы отплыли из Лорьяна. Едва мы оказались в открытом море, плеск волн, свежесть ветра, ограниченное пространство палубы напомнили обо всем, что нам довелось пережить. На борту повеяло молчаливой ностальгией по тому комфорту, который мы оставляли. Но почти сразу мы скинули придворные одежды, сменив их на простые костюмы, пошитые из прочных тканей. Афанасия, так гордившаяся тем, что постигла в Париже секреты элегантности, к которой так настойчиво стремилась, с наслаждением вновь облачилась в мужской наряд. Она могла одеваться как пожелает – я научился смотреть на нее не как на ребенка или маленькую дикарку, которая уплыла со мной с Камчатки, а как на женщину во всей своей красе. Ибо в Париже она обучилась не только элегантности. Она расцвела. Ее тело оформилось, а неясные черты юной девушки приобрели четкость и определенность, сложившись в лицо, исполненное зрелости и очарования.

Наши отношения, благодаря пережитому кризису, стали и более нежными, и более глубокими. В этом долгом путешествии мы вели серьезные беседы, подпитывающиеся чтением и размышлениями. Но мы также много предавались любви, и теперь в этом действе не было ничего, что раньше могло вызывать неловкость или восприниматься как нечто постыдное.

А главное, отбросив проблему замужества, мы разрушили невидимое препятствие, которое мешало нашему слиянию. Мысль о зачатии ребенка не только не ужасала нас, напротив, она стала желанным следствием наших объятий. Когда мы пересекли экватор, Афанасия сообщила мне, что беременна.

Плаванье прошло благополучно. В сильный холод мы обогнули мыс Доброй Надежды. Море было покрыто пеной. Постоянный сильный ветер помог нам преодолеть зону высокой зыби, где пересекалось несколько течений. В первый день осени мы подошли к Французскому острову [42].