Марк Лог - Король на войне [История о том, как Георг VI сплотил британцев в борьбе с нацизмом] [litres]

Но все же новый премьер-министр вел себя с королем совсем не так, как его предшественник: Чемберлен не жалел времени на встречи, Черчилль же нередко приезжал поздно, совсем ненадолго и мало чем делился. Леди Гайд, одна из фрейлин королевы, рассказывала личному секретарю Черчилля, Джону Колвиллу:

Без сомнения, король с королевой ценят Уинстона и понимают, что сейчас нет человека, более подходящего на этот пост, но их несколько задевает его бесцеремонность. Им была гораздо приятнее манера Чемберлена регулярно, раз в неделю, приезжать во дворец и обстоятельно, во всех подробностях объяснять положение дел. Уинстон же говорит, что будет в шесть вечера, потом звонит, сообщает, что задержится на полчаса, и наконец ровно в семь торопливо залетает всего на десять минут [60] Roberts Andrew. Eminent Churchillians. L.: Weidenfeld & Nicolson, 1994. P. 45. .

Задним числом жалобы короля кажутся напрасными, ведь на карте стояли само существование и независимость Британии и буквально каждая минута была у Черчилля на счету. Но со временем они притерлись друг к другу, и постепенно король перенес на Черчилля то огромное расположение, которое питал к его предшественнику. Перед Новым годом он записал в дневнике: «Лучшего премьер-министра себе не пожелал бы». Со своей стороны, Черчилль считал знаком особого отличия «честь иметь близкие отношения», которой был удостоен. В определенном смысле он был «отцом нации» и соперничал в этом с королем, однако прекрасно понимал, какую важную роль играет монархия в сплочении не только Соединенного Королевства, но и всей империи, поэтому неустанно восхвалял короля. «Да, Уинстон по-рыцарски предан своему суверену, но в душе он ярый роялист», – заметил Колвилл [61] Colville John Sir. The Fringes of Power: Downing Street Diaries 1939–55. L.: Hodder & Stoughton, 1985. Запись от 7 августа 1940 г. .

Черчилль немедля принялся за работу, пригласив в правительство Эттли и лидера либералов, сэра Арчибальда Синклера; Чемберлен остался в составе кабинета и возглавил палату общин, став лордом-председателем совета; Галифакс остался министром иностранных дел. Первая же речь, произнесенная премьер-министром в палате общин 13 мая, задала тон всей его работе, и он оказался совершенно противоположным манере Чемберлена: «Я решил обратиться к членам палаты с теми же словами, которые я уже адресовал новому правительству: “Все, что я могу вам предложить, – это кровь, тяжкий труд, слезы и пот”». Политический курс Британии будет состоять в том, чтобы «вести войну на море, суше и в воздухе, собрав в кулак всю мощь и силу, которой наделил нас Господь, самоотверженно бороться против чудовищной тирании, чей скорбный список преступлений против человечества не имеет равных по протяженности за всю мировую историю». Такие решительные заявления быстро сделали Черчилля утешителем и вдохновителем, а решимость достичь победы любой ценой, несмотря ни на что, показала, что у страны появился такой руководитель, который нужен был ей именно в тот момент. Американский журналист Квентин Рейнольдс вспоминал, как посетители паба на Флит-стрит в полной тишине слушали голос Черчилля, раздававшийся из радиоприемника. «Все сосредоточенно смотрели прямо на него, как будто стараясь разглядеть лицо Черчилля» [62] Ziegler Philip . London at War. L.: Sinclair-Stevenson, 1995. P. 81. , – писал он.

Тем временем немецкие войска быстро разделывались с голландцами, оружие и обмундирование у которых были совсем допотопными, чуть ли не времен Первой мировой войны. Голландцы уже почти и не надеялись, что британцы с французами придут к ним на помощь. В пять утра того дня, когда Черчилль должен был произнести свою речь, короля разбудил сержант полиции и сообщил, что звонит королева Вильгельмина. В первый момент он подумал, что это розыгрыш, но взял трубку и, к своему удивлению, услышал голос голландской правительницы.

«Она умоляла меня послать военные самолеты на защиту Голландии, – писал король в дневнике. – Я передал ее просьбу кому следовало и лег в постель. Нечасто бывает, что звонок будит в такой час, а особенно звонок от королевы. Но в наши дни возможно и это, и что-нибудь похуже». Британия, конечно, могла послать самолеты, вот только времени на спасение страны уже почти не оставалось. Днем Вильгельмина позвонила снова, в этот раз из Хариджа. Королеве приготовили специальный поезд, чтобы она добралась до Лондона. Они с королем еще никогда не встречались, но Георг VI отправился на вокзал Ливерпуль-стрит, чтобы приветствовать «коллегу». «Естественно, она была очень расстроена и даже не привезла с собой никакой одежды», – записал король. Королева была женщиной, что называется, в теле, и подобрать ей подходящий гардероб оказалось задачей не из простых.

Сначала Вильгельмина хотела вернуться и в Зеландии, на юго-западе страны, присоединиться к еще сопротивлявшимся голландским частям, но военная обстановка ухудшилась так быстро, что все посчитали это невозможным. На следующий день немецкие самолеты нанесли бомбовый удар по Роттердаму; когда они стали грозить, что сделают то же самое с Утрехтом, голландцы сдались. Вильгельмина осталась в Букингемском дворце, пытаясь оттуда, издалека, возглавить сопротивление. Британцы пришли в ужас от стремительной победы немцев. «Голландия опускает руки. Голландцы, храбрые бойцы, капитулируют после пяти дней войны. Ужасно», – писала Миртл в дневнике.

В тот же день немцы развили наступление в Арденнах и переправились через реку Маас, что, как полагала Франция, было совершенно невозможно. Премьер-министр Поль Рейно позвонил Черчиллю и сообщил о поражении своей страны. На следующий день Черчилль вылетел в Париж, чтобы лично оценить обстановку.

– Où est la masse de manoeuvre? (Где стратегический резерв?) – спросил он французского главнокомандующего Гамелена.

– Aucune. (Его нет.) – ответил Гамелен.

Тем временем немецкие части прорвали считавшуюся неприступной «линию Мажино» – систему заграждений и укреплений на восточной границе Франции. Наступавшие части могли отрезать от моря Британский экспедиционный корпус. К 20 мая авангард немцев достиг Абвиля на берегу пролива Ла-Манш, разбил 25-ю пехотную бригаду 50-й (Нортумбрийской) пехотной дивизии и занял город.

На фоне стремительного ухудшения военной обстановки королю предстояло выступить по радио по случаю Дня империи, 24 мая; это была его первая после Рождества речь. За три дня до назначенного, в 11 часов утра, Логу позвонил Хардинг и попросил прибыть к королю в четыре часа, чтобы помочь с подготовкой. Лог прибыл на пятнадцать минут раньше; его встретил Хардинг, раздавленный плохими новостями из Абвиля.

Однако, когда Лога пригласили к королю, тот оказался в странно приподнятом настроении. Стоя на балконе в своей обычной военной форме, он свистел молодой корги, которая сидела под платаном в саду Букингемского дворца и никак не могла сообразить, откуда ее зовут. На висках у короля было больше седины, чем помнилось Логу. Сказывалось напряжение войны. Лог приблизился, король обернулся и, как всегда, широко улыбнулся ему.