Катя Федорова - О том, что есть в Греции

• Взбиваем яйцо и смазываем пирог кисточкой.

• Выпекать примерно 45 минут на 200 °C. Важно не пересушить – тесто должно быть сочным и воздушным.

В воскресенье обед готовит дедушка. Ничего лишнего: мясо на углях, хлеб, вино и салат на скорую руку. Еда подается с застольной историей – обязательной, как Евангелие на литургии. Вина немного: оно не для того чтобы запьянеть, а чтобы освободить спекшиеся в единый жизненный массив воспоминания. Вино служит камертоном, который задает беседе тон.

Обычно это истории из детства, проведенного в деревне, в большой дружной семье, где садились за стол все вместе: дети, дедушки и бабушки, родители, дядья и тетки.

– А я ведь ежа ел! Правда. Запекали его в глине, чтобы не уколоться. Еж довольно вкусный, – огорошивает нас дедушка захватывающим зачином, на который облизнулись бы и сценаристы культовых американских сериалов. (В случае, если культовый американский сериал вдруг заинтересовал бы скучный семейный обед.)

– Странно… но почему ежа?

– А что странного? Однажды я подстрелил сороку, тоже съели. Она, между прочим, довольно жирная.

– Но ведь сороки несъедобны?

– Несъедобны, говоришь? А дядя Сулис съел.

– А зачем вообще было ее убивать?

– Так я же говорю… дядя Сулис есть хотел! – дедушка удивляется моей непонятливости. – Он хотел ее поджарить, но мама была против – пришлось бы потом попа звать заново освящать сковородку. После сороки-то.

– Как же вы ее приготовили?

– Так запекли на углях! Освятили огнем. Как и положено делать с любым мясом.

Каждое воскресенье на десерт – константинопольский яблочный пирог с корицей и йогурт с инжирным вареньем. Дедушка отламывает ложкой кусочек пирога и мечтательно закатывает глаза.

– Пирог нестыдный. Хоть на свадьбу! Браво, Катерина. На свадьбе все важно. Любая мелочь. Наши женихи привозили невесту в свою деревню на лошади. Мой брат Мицос так привез Александру. Машин тогда не было. А пешком начинать семейную жизнь – нет, это не к добру. Семье – все достижения современного прогресса. И так считаю не только я, так считают все в нашей деревне. Да и остальное человечество. Я свою Василики привез на машине, но я-то младший.

– Это обычай? Какое расстояние нужно было на лошади проехать? Километр, два?

– От деревни Александры до нашей ехать часа полтора, так что побольше… Так и прожили они сколько!

Как опытный поэт, кульминацию дедушка приберегает напоследок:

– Кстати, о свадьбах. Я участвовал в погоне за подушку! – многозначительно заявляет он.

Щепетильный этикет рапсода требует наводящих вопросов, иначе продолжение может не последовать.

– За какую подушку?

– Свадебную… Наши женихи, когда ехали за невестой в ее село, останавливались километра за три и давали пароль.

– Какой пароль?

– Любой… Например, Эллада. Или лимон. После этого друзья жениха на конях скакали до дома невесты, кто быстрей. Кто приезжал первым, говорил пароль, и ему вручали приз – подушку. Точнее, наволочку, набитую добром. Иногда клали гранаты, иногда грецкие орехи… По сезону… Или что-то несъедобное – сигареты. Один раз, – в этом месте дедушка каждый раз киснет от смеха, – один раз… черепаху положили! Каламбур!

– А вам что досталось? Какой приз?

Дедушка становится серьезным.

– Мне – ничего, – с достоинством констатирует он. – Потому что я ни разу не выиграл.

Каждое воскресенье дедушка готовит обед. И каждое воскресенье звучат истории из дедушкиной биографии, отшлифованные благодаря многочисленным повторам до плавной гладкости молитвы. Устное слово обширнее, демократичнее, важнее письменного. Благодаря ему любой человек может собрать жизнь в сюжет. Создать свою ненаписанную книгу, которая во сто раз интереснее, чем самый великий хорал, спетый ангелами.

Пирей – государство в государстве, город в городе, греческий Ватикан, где ежеминутно служится литургия – не Богу, а человеку. Город – душа нараспашку, город – сорву последнюю рубаху. Непосредственный, как ребенок, которого мать берет на ручки и спрашивает с надеждой: ну, милый, ну кого ты больше всех на свете любишь? Он прижимается к ней, всматривается в ее напрягшееся от ожидания лицо и честно выдыхает: «Игрушки!»

Каждый вечер здесь праздничный.

Море синее, гладкое, как свежеокрашенная стена, и пахнет так же остро и волнующе.

Солнце, сверкающее, словно диско-шар, раздает блики, которые собираются в патетическую мандорлу в верхнем ярусе неоглядного неба.

Велосипедист процарапывает причал точной циркульной дугой разворота.

Паромы одну за другой проглатывают порожние фуры: завтра они снова привезут сыр, мясо, рыбу, овощи и фрукты с островов.

Молодой бомж – из капюшона выглядывает лицо иконописного образца, тронутое болью и страданием, но не разрушенное ими, как у Христа, – расположился на сон: завернулся в одеяло, приготовился, но не лег. Танцует полусидя верхний брейк. Трезвый, веселый. Двигаются только корпус и руки: ноги искусственно приторможены, чтобы не разбудить большую черную собаку, которая спит с ним валетом под тем же одеялом.

Окна учебного центра, где я работаю, выходят на церковь. Это окна-витрины, так что у меня перед глазами желтый пряничный фасад храма. Урок начинается в пять, и всенощная тоже. Неправильные глаголы и взволнованный ритм колоколов составляют пьянящий, наркотический акустический коктейль, гипнотизирующий сознание.

Через некоторое время слышу духовой оркестр. По улице движется парад. Военный оркестр, школьники, пожарные какие-то. Что это?

– Наверное, мощи привезли, – объясняют ученики. – Или чтимую икону. Обычное дело!

После урока заглядываю в церковь. Служба кончилась. Все расходятся. На пороге стоит дьякон в облачении: золотой панцирь стихаря перечеркнут орарем. Дьякон пожимает руки, улыбается, преувеличенно энергично прощается, как премьер-министр после великосветского приема.

К нему подходит пожилая дама.

– До свидания, отец Николай! Спаси вас Господи. И привет вам от моей внучки Марии!

Отец Николай полыхает от счастья. Смеется, закидывая молодое, незрелое лицо с редкой бороденкой.

– От Марии? О! Так надо ее навестить! Можно сейчас?

Пожилая дама тушуется. Она явно не ожидала такого резкого поворота.

Дьякон, видя ее замешательство, складывает руки и просит:

– Я вас умоляю! У-мо-ля-ю! Ведь она сойдет с ума от счастья! Сойдет с ума!

Дама отбояривается:

– Давайте уж в другой раз. Она сейчас уже спать ложится. Я к вам ее приведу. Вы когда в следующий раз служите?