Александр Бушков - Томагавки и алмазы [litres]

Лорд Джордж Гордон (1751–1793) принадлежал к старинному шотландскому роду – что ему ничуть не помогло сделать карьеру. Молодой человек был откровенным лузером. Поступил на военный флот, но служба не заладилась, и пришлось уйти в отставку в невысоком чине. Размышляя, чем бы заняться, Гордон, подобно многим лузерам, решил пойти в политику. Бедняком он не был, кое-какие средства имелись – а потому он без особого труда стал депутатом палаты общин, подкупив немногочисленных выборщиков одного из «гнилых местечек» (в те времена общепринятая практика, дело прямо-таки житейское). Однако и в парламенте не заладилось, даже мало-мальской известности Гордон не снискал, оказавшись на последних ролях, среди той серенькой, безликой части депутатов, которых в XX веке станут называть «заднескамеечниками».

Гораздо больший успех он имел непосредственно у толпы – этакий Жириновский и Навальный в одном флаконе. Толкал речи, печатал брошюры, позиционировал себя ярым защитником единственно правильной протестантской (конкретнее – англиканской) веры. Католиков ненавидел так, что, как выражался в другом случае один из героев кинокомедии «Мимино», кушать не мог. И создал «Союз протестантов» – отнюдь не «диванную партию», «Союз» насчитывал несколько тысяч членов, можно сказать, «активных штыков», отнюдь не собиравшихся ограничиваться воркотней за кружкой пива.

Тут произошло событие, подействовавшее на Гордона (и далеко не на него одного) как красная тряпка на быка: парламент стал обсуждать «законопроект Сэвилла», предлагавший уравнять католиков в правах с протестантами. Ну, предположим, не в полном объеме – даже Сэвилл, известный диссидент (в современном значении этого слова), выступавший в парламенте в защиту то католиков, то диссинтеров, то американских «мятежников», не решился говорить о предоставлении католикам права избираться в парламент. Но предполагалось дать им право голоса и право покупать землю (какового они были лишены еще с кромвелевских времен).

На свои ораторские таланты, позволившие бы успешно противостоять в парламенте принятию этого закона, Гордон явно не рассчитывал. И решил организовать «народное возмущение». 2 июня 1780 г., собрав своих сторонников, Гордон повел их на парламент. Там было несколько тысяч человек – колонна растянулась на четыре мили. Судя по всему, никаких насильственных действий Гордон не планировал: большинство участников шествия составляли «вполне преуспевающие торговцы», которых Гордон заранее предупредил, что они должны вести себя благопристойно и «быть одетыми по-воскресному». Однако народный трибун то ли позабыл, то ли вообще не знал, что подобные майданы сплошь и рядом разворачиваются непредсказуемо: очень быстро начинаются беспорядки, перерастающие во всеобщий бунт, где буйными толпами уже никто не в состоянии ни управлять, ни руководить.

Очень быстро так произошло и сейчас. К благопристойным торговцам с голубыми кокардами на шляпах (символ «Союза протестантов») примкнула толпа гораздо более пролетарского элемента, уже без всяких кокард и одетые отнюдь не по-воскресному – ткачи из Смитфилда, потомки французов-гугенотов, когда-то бежавших в Англию от преследований, пожалуй, самые лютые в Лондоне ненавистники папистов. А посему о мирной демонстрации с самого начала речи не было: толпа ворвалась в вестибюль и коридоры парламента, подала депутатам петицию с требованием не принимать прокатолический закон и пригрозила в случае несогласия ворваться и в зал заседаний. Уже тогда Гордон оказался не в состоянии управлять толпой.

Прискакал отряд конногвардейцев, нескольких бунтовщиков (главным образом из «простых») похватали и отвели в тюрьму Ньюгейт – что для дальнейшего развития событий имело самые печальные последствия. Остальные бунтовщики разбежались, но к вечеру собрались вновь и уже без всякого Гордона во главе стали протестовать на свой манер. Напали на единственную в Лондоне католическую церковь – собственно, не церковь (кто бы разрешал английским католикам заводить их в Лондоне?), а маленькую капеллу, частную собственность посла Сардинского королевства, католика, как все итальянцы. Понятие экстерриториальности посольств и принадлежавших им зданий уже тогда вошло в юридическою практику – но погромщики наверняка и слова-то такого не знали. Современник и очевидец: «Посол Сардинии просил отребье не предавать огню икону Спасителя и великолепный орган, суля за икону пятьсот гиней, а за орган тысячу. Но эти люди ответили, что охотно сожгли бы и его самого, если бы удалось до него добраться, и собственноручно уничтожили как то, так и другое».

Поневоле приходится признать, что этой чернью и в самом деле руководили идейные мотивы: очень уж легко «отребье» отказалось от полутора тысяч гиней, суммы для них фантастической.

Вот только потом на улицы хлынули толпы обитателей обширных лондонских трущоб, уже никакими идеями не озабоченных. Ими двигали «нужда, невежество, злое озорство, надежда на добычу». Вероятнее всего, главным образом последнее…

Сохранилось письмо испанца Игнасио Санчо знакомому на родину – очевидца последующих событий, случайно оказавшегося в самой гуще беспорядков.

«Находясь в гуще жесточайших и нелепейших беспорядков, я принимаюсь сейчас за весьма несовершенное описание дел, творимых безумнейшими из безумцев, что когда-либо отравляли собою безумнейшие времена… В настоящую минуту по меньшей мере сотня тысяч неимущего, несчастного, оборванного люда, возрастом от двенадцати лет до шестидесяти, с голубыми кокардами на шляпах, сопровождаемого вполовину меньшим числом женщин и детей, разгуливает и по улицам, и на мосту, и в парке, готового пуститься на любые бесчинства… Я был принужден укрыться: вопли толпы, ужасающее бряцанье оружия, топот несметного, быстро движущегося людского скопища погнали меня к моей двери, в то время как торговцы по всей улице закрывали лавки…»

Бесчинства начались очень быстро: толпа начала громить, грабить и жечь дома в католическом районе, и с особенным удовольствием – грабить принадлежащие католикам лавки. Лондонский муниципалитет категорически отказывался вызвать войска, собрать городское ополчение или каким-то другим способом прекратить беспорядки. Есть версия: там заправляли крупные купцы, для которых торговцы-католики были конкурентами, и теперь представилась великолепная возможность чужими руками с конкурентами покончить. Примерно так обстояло, когда мятежники Тайлера заняли Лондон, и под шумок заправилы цехов натравили толпу на конкурентов, фламандцев и испанцев.

Некоторые полагают, что тут была и политика: власть имущие хотели «выпустить пар», католическим погромом дав выход накопившейся у обитателей трущоб злобе. Если так, господа олдермены показали себя совершеннейшими идиотами, вслед за Гордоном забыв о законах развития мятежей. Католиков в Лондоне было не так уж много – а толпа вошла во вкус. Теперь уже начали громить и грабить лавки стопроцентных протестантов, хотя они и поторопились написать на дверях мелом: «Долой папистов!» Где в это время был Гордон, неизвестно. Вероятнее всего, где-то отсиживался, сообразив, что обращаться с любыми речами к толпе погромщиков и грабителей бесполезно – чего доброго, пришибут в два счета…