Эванжелин О'Нет - Зови меня Амариллис [СИ]

— Мертв, — коротко констатировал эскулап от юстиции, нагнувшись над телом. — Можете записать: смерть наступила в результате удушья и перелома шейных позвонков. Момент смерти… — он помялся, — точно установить пока нельзя, но приблизительно — от 18 до 24 часов назад. Что покойный ел и пил накануне, станет известно после вскрытия. Тело я сейчас заберу, вскрывать будем часа через три, если желаете, можете присутствовать. — И он вышел, чтобы позвать санитаров с носилками.

В этот день экскурсантов в замок не пускали. Увезли полицейского с Эскривеном в наручниках, уехала медицинская карета, слуги разбежались по домам, ворота были опечатаны, на них кривился второпях исполненный плакатик: «Закрыто до уведомления».

Если бы инспектор оказался чуть более дотошным, то он бы дознался, что задержанный Эскривен вовсе не был последним, кто видел Насдака живым. Ибо на самом деле этим последним был почтовый курьер, вызванный в замок в воскресенье в полдень. Курьер получил неожиданно щедрые чаевые и забрал пачку писем для срочной отправки. И теперь один из пакетов, адресованный «Мсье и Мадам де Нартен, собственный дом, Сен-Тибери», уже ехал к западу, второй, путь которого лежал за океан в далекую страну Венесуэлу, трясся в багажном вагоне марсельского поезда, а третий пакет удобно устроился в большой почтовой кожаной сумке — его как раз несли в контору достопочтенного господина Риберака, местного нотариуса.

Пассажиры «Святого Доминика», возвращавшегося во Францию, в большинстве своем были людьми, далекими от морского дела: колониальные чиновники, сотрудники миссий, медики, коммерсанты. С началом океанской качки на открытой палубе то и дело стали появляться бледные личности с безумными глазами, стремительными зигзагами бросающиеся к борту. Капитан велел от греха подальше протянуть леера, чтобы эти бедолаги успешно достигали цели и доставляли тем самым меньше забот палубной команде.

Франсуа прошел на бак, с наслаждением подставляя иссушенное африканским солнцем и болезнью лицо свежему ветру, но пару раз, оступившись, коснулся троса рукой. «Отвык», — с неловкостью подумал Франсуа. Он увидел сидящего на бухте свернутого каната своего старшего помощника:

— Что, Жан-Поль, нелегко быть пассажирами?

— Да уж… — неохотно ответил помощник, но встал, приветствуя капитана. Море вернуло ему чувство субординации. — Не думал, что возвращение будет таким.

— Похоже, обойдемся без фанфар в Марсельском порту, — Франсуа остановился у борта и посмотрел на волны. Ничего страшного, волнение около 4 баллов, ветер ровный, без порывов, «Святому Доминику» ничего не угрожает. И капитан на мостике, а не в трюме.

Франсуа снова усмехнулся:

— Меня все не оставляет мысль о младшем помощнике. Я дал слово его отцу сделать из Мориса настоящего моряка, и не знаю теперь, как посмотрю ему в глаза. Что произошло, когда нас закрыли в трюме? Неужели Морис погиб? И неужто никто из старых членов команды не смог оказать сопротивления, когда нас так ловко изолировали?

— Я смотрел сейчас на берег и тоже думал об этом, — сказал Жан-Поль. — Когда мы выбрались на палубу, на судне ведь уже никого не увидели. Да и уцелели только потому, что, смытые в воду, уцепились за остатки бортовой обшивки, которая послужила нам плотом.

— Ну да… Хотел бы я понять, для чего это все было затеяно? Какой-то средневековый бред!

Жан-Поль пожал плечами:

— А мы все это время пробыли в прошлом. Этакое смещение времен.

— Да, но что интересно… — Франсуа отвернулся от волн и посмотрел на помощника, — когда я был в беспамятстве, как вы мне говорили, мне казалось, что я на самом деле нахожусь в другом времени. То ли болезнь, то ли цветы шамана могли вызвать галлюцинации. У цветов такой сильный и пряный запах, мне казалось, я его знаю давно, он был мне как будто знаком.

— Не знаю, у меня не возникло никаких ассоциаций, — не согласился с ним лейтенант.

— Думаю, что в Африке есть много загадок, — настаивал капитан. — Местные племена так чувствуют природу, что, мне кажется, им не нужны никакие блага цивилизации. Вернее, современной цивилизации. Что она им принесет? Единобожие? Штаны вместо набедренной повязки? Новую еду? Их желудки ее не переварят. Свои болезни они научились лечить сами. Зачем им наши лекарства, они могут быть для них отравой. Впрочем, как и для нас. Не знаешь, что лучше — потрястись несколько дней в лихорадке или пожелтеть от постоянного приема хины.

Франсуа вспомнил Эмилию. Сейчас она разбирает, наверное, свои ящики с лекарствами. Не думал он, что их встреча будет такой прохладной. За прошедшие годы де Нартен так и не понял, для чего нужно было самоотречение красивой, умной, любознательной Эмилии от любви, счастливой семейной жизни, собственных детей. Ведь она любила его, он это знал.

Когда Эмилия заговорила о Мими, взгляд ее строгих глаз потеплел, а в голосе прозвучал упрек ему: как можно было не замечать чувствительной натуры Мими, ее привязанности к матери, к нему, к дому? Видно было, что она привязалась к его дочери.

— Вы не узнаете Мими, дорогой Франсуа, когда встретитесь с ней. Она стала совсем взрослой, и она очень красива. Полюбите ее по-настоящему, Мими заслуживает этого, Франсуа.

Капитан вздохнул. Что-то не так было в его прошлой жизни. Он чувствовал, как изменили его события последних месяцев. За Мими он был как раз спокоен больше, чем за мальчиков. Они растут и взрослеют, окруженные только женщинами, куда это годится? А Мими через год-другой выйдет замуж, женихи найдутся. Взять хотя бы Мориса: вполне бы подошел, у Франсуа не раз возникала эта мысль при взгляде на младшего помощника. Что с ним? Неужели погиб?

Де Нартен плохо представлял себе, что скажет отцу Мориса, вернувшись во Францию. Судьба накрывает его лавиной моральных долгов. Надо стиснуть зубы и все перетерпеть, обдумать, жизнь не кончена, просто начинается новая. Похоже, он наделал много ошибок.

— Может быть, именно дикари находятся на вершине развития, если этой вершиной считать единение с природой. — Франсуа попытался продолжить разговор. — Мы вмешаемся в сложившиеся отношения, принесем им новые болезни, сами будем болеть, но гордиться тем, что ходим в жару в сюртуках.

— Франсуа, прогресс цивилизации нельзя остановить, о чем вы говорите?

— Ну да, Треплиц — вот носитель цивилизации. Работорговцы — вот были носители цивилизации. Подлые искатели сокровищ и рабов.

Жан-Поль пожал плечами:

— Мне кажется, сейчас мир стремительно меняется, появляется какая-то новая мораль. Я сам изменился за время наших приключений. Когда все разбирательства закончатся, я бы с удовольствием вернулся сюда, чтобы поближе познакомиться со здешними племенами и их обычаями. И разгадать загадку чудесных цветов, переносящих в другое время или пространство.