Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

Я знала, о чем он думал: что Мирону ничто не угрожает. Если не страх перед земным возмездием заставит нас отнестись к телу с должным почтением, то смирение перед волей богов – уж точно. В конце концов, женщины известны своей преданностью богам.

Мы дождались, пока за ними закроется дверь. Затем одна из женщин взяла пальцами вялый пенис Мирона и потрясла. Остальные прыснули и в тот же миг зажали рты ладонями. Но ничто не могло сдержать наш истерический смех, звуки которого наверняка пробивались за дверь. Женщина, что трясла причиндалы Мирона, с шумом ловила воздух ртом. Не сомневаюсь, что Ахилл нас слышал, однако никто не вернулся и не потребовал объяснений. И мы остались одни с мертвым.

Будучи родичем Ахилла, Мирон заслуживал достойного погребения. Его гниющее тело, окропленное маслами и благовониями, одетое в тунику моего отца, предали огню с подобающими жертвоприношениями, гимнами и обрядами. Прежде чем разожгли хворост, жрец совершил возлияние в честь богов. Но когда воины расходились, все говорили об этой хвори – в день, когда умер Мирон, заболели еще пять человек.

Стрелы Аполлона разили точно и часто. Скоро в лазарете уже не осталось свободного места; воины бредили и метались на пропитанных потом простынях. Те немногие, достаточно смелые, чтобы навещать друзей, носили с собой лимоны с веточками розмарина и лавра, но ничто не могло выветрить тлетворные испарения из их легких. Это была не чума, так что кое-кто все же выздоравливал, но лишь немногие. К концу первой недели число умирающих стало таково, что не было возможности воздавать им честь погребальными обрядами. Вместо этого тела переносили под покровом темноты на пустынную часть побережья, чтобы предать огню тайно и как можно скорее. Огни были видны со стен Трои, и никто не хотел, чтобы троянцы знали, сколько умерло греков, поэтому зачастую на один костер возлагали пять или шесть тел. К утру оставались лишь кучи обугленных останков, не поддающихся опознанию. Иногда мужчины, сопровождая мертвого товарища к погребальному костру, громко пели и стучали мечами по щитам, словно шли на пир. Несколько раз доходило до того, что группы плакальщиков дрались за место на костре для своего мертвого друга.

Во время трапезы воины по-прежнему пели и колотили по столам, однако на скамьях стало заметно просторнее, и даже обилие крепкого вина не могло отвлечь от этого внимание. Ахилл лично обходил столы, смеялся и шутил. При этом он неизменно держал в руке кубок, но лишь подносил его к губам и почти не пил. А я делала то, что всегда: улыбалась и разливала, разливала и улыбалась. Меня от этого уже тошнило. И я заметила едва уловимую перемену в настроении: мужчины как-то иначе стали смотреть на подавальщиц. Ифис догадалась, в чем дело.

– Это потому, что мы не умираем, – говорила она.

Это было не совсем так. Кое-кого из простых женщин мор все же не обошел стороной, и они гибли под хижинами, рядом с собаками. Но в одном Ифис была права: из числа умерших женщины составляли лишь ничтожную часть. Едва ли кто-то обращал на них внимание, когда умирало столько греческих воинов. В конце концов, кто приметит пару мертвых мышей среди бьющихся в агонии крыс?

На девятый день Ахилл и Патрокл вернулись после тягостных обрядов сожжения, подавленные, пропахшие дымом и жженым жиром. Ахилл потребовал крепкого вина, и побольше, и я кинулась исполнять приказание. Когда же вернулась, Патрокл сидел, ссутулившись, в своем кресле и свесил руки между коленей. Я наполнила кубки, и напряжение начало спадать. Но затем Ахилл вскочил и принялся расхаживать из угла в угол.

– Почему он не созывает совет? Что он творит?

Патрокл пожал плечами.

– Может, считает, что все не настолько серьезно…

– А что еще должно произойти? Или, может, его воины не мрут?

– Мрут, в лазарете нет свободного места, я спрашивал.

– Мы можем с тем же успехом погрузиться на корабли и отплыть домой. – Ахилл упал в кресло, но в следующий миг снова вскочил. – Что ж, если он не созывает совет, это сделаю я.

Патрокл поболтал вино в кубке, поднес ко рту и отпил. Ахилл смотрел на него.

– Что? Что?

– Он не созывал совет.

– Нет, и все мы знаем почему. Ему скажут, что девчонку придется вернуть. А он этого не хочет.

– Может, он не видит связи?

– Тогда он такой единственный. Оскорбить жреца Аполлона значит оскорбить самого Аполлона.

– Придется убедить его.

– Что ж, я уверен, найдется прорицатель, который скажет ему то, что давно известно всем.

Решение принято. Любой другой на этом и успокоился бы, но только не Ахилл. Он бранился и кричал, брызгая слюной, и сам себя доводил до неистовства. Агамемнон – мерзкий ублюдок, царь, которому плевать на собственных людей, алчный и ненасытный трус, не способный оторваться от девчонки… Пес, что лезет мордой под хвост, и тот благоразумнее… Так иногда вопит ребенок, пока не начнет задыхаться, красный от бешенства – и только затрещина приводит его в чувство. Но кто же посмеет поднять руку на Ахилла?

В конце концов он выдохся. Когда стало ясно, что новых тирад не последует, Патрокл подвинулся в своем кресле. До этой минуты он ни разу не шевельнулся и не произнес ни слова, только смотрел в огонь. Со стороны могло показаться, что он спокоен, однако, если присмотреться, было видно, как сильно сжаты его челюсти.

Несколько минут прошли в молчании. Затем Ахилл потянулся за своим плащом.

– Пожалуй, надо пройтись… – Казалось, он только теперь заметил мое присутствие. – Сегодня ты мне не нужна.

Ахилл мимоходом тронул Патрокла за плечо, и в следующую секунду за ним уже захлопнулась дверь.

Я собралась уйти. Патрокл уловил мое движение.

– Сядь, во имя богов! Допей вино, у тебя такой изможденный вид…

– Спасибо.

Нам было легко вдвоем. Мы сблизились за те долгие часы, что провели вместе за растиранием трав – и наблюдая за Ахиллом, внимательные к малейшим переменам в его настроении. Я стала доверять Патроклу, хоть и неустанно напоминала себе, что он тоже принимал участие в набеге на Лирнесс.

Патрокл поднялся и наполнил кубки.

– Будешь ждать? – спросила я.

– Так уж повелось.

Не могу сказать, отчего Патрокла пугали ночи, когда Ахилл виделся со своей матерью, – знаю только, что было так.

Огонь медленно догорал. Патрокл подбросил новое полено, и оно дымилось какое-то время, пока не занялось пламенем. Воцарилась тишина, и только собака по временам чесала шею. С моря доносился едва уловимый рокот волн. Но море по-прежнему оставалось непривычно спокойным. Даже в моменты прилива волны едва накатывали на берег. Я смотрела на стены и чувствовала, как невообразимо громадны и море, и небо. Ощущала, как давит на нас эта разогретая тьма, и представляла, с какой легкостью она может смыть все это – хижину, с виду такую добротную, мужчин и женщин, сидящих у костров…