Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

– Ты, – произнес он. – Во имя богов, ты что здесь делаешь?

Я подалась назад и ответила:

– Пришла посмотреть, как они уйдут. – Хоть он и был зол, я не могла не спросить: – С ним все будет хорошо?

– Если сделает все, как я сказал.

– Удивительно; все решат, что это ты…

– Это и должен быть я.

Ахилл все еще злился, и я попыталась обойти его, но Ахилл схватил меня за предплечье. Ногти впились глубоко в кожу.

– И почему я только встретил тебя, – процедил он тихим голосом. – Лучше б ты умерла тогда в Лирнессе.

Он с силой толкнул меня о борт корабля. Я вскинула руки, чтобы прикрыть лицо, но Ахилл ухватился за канат и рывком взобрался на палубу. Я выждала, пока он не отошел, и побежала к хижинам. Когда обернулась, он уже стоял на мачте: высокий, темный силуэт на фоне серых облаков. Он не смотрел на меня, его взор был устремлен на поле битвы.

Я пригнулась, как беглый преступник, и не останавливалась, пока не оказалась в лазарете, с Рицей – в безопасности.

Позабыв о встрече с Брисеидой, Ахилл сосредотачивает все свое внимание на поле битвы. Солнце в зените; раскаленное добела, оно безжалостно печет ему голову. Пот режет глаза, то и дело ему приходится отирать лоб. Он пытается отследить гребень своего шлема в круговерти боя, и это приводит его в замешательство – этот неотрывный взгляд на отдаленную фигурку, неотличимую от него самого.

Внизу, словно вымерший, простирается лагерь. Женщины разбрелись по ткацким мастерским и проводят время за болтовней, собаки, вывалив языки, лежат в тени хижин. Подле него стоит кувшин с водой. Но вода теплая и имеет солоноватый привкус, хотя девочка, которая поднесла кувшин, клялась, что ходила к колодцу. Ахилл делает глоток, полощет рот и сплевывает воду на палубу. Даже этого краткого мига достаточно, чтобы потерять Патрокла из виду. Он смотрит на поле боя, не может отыскать взглядом свой шлем и напрягается в ожидании худшего. Но хвала богам – вот он. Патрокл пробивается сквозь ряды троянцев к воротам – и неизбежной встрече с Гектором. Что он творит? Корабли давно в безопасности.

– Возвращайся.

Ахилл сознает, что произнес это вслух. Вокруг него лишь пустая палуба, лагерь опустел, никто не слышит его, и все же он чувствует смущение. Плевать… Он кричит во весь голос:

– Возвращайся, проклятый идиот. Ради всех богов!

Бой сосредоточен вокруг красного гребня. Ахилл не в силах смотреть на это, но и ждать в неведении было бы невыносимо. Четвертый час под палящим солнцем – четвертый, пятый, и дальше…

Поначалу ему легко мириться с курьезностью происходящего, но вот он сам в собственном шлеме. Бронза гудит под ударом меча, Ахилл падает. На мгновение небо становится черным, затем он вскакивает, видит перед собой ворота Трои и издает свой прославленный боевой клич. Земля вокруг него кишит ранеными. И вот сквозь вал сомкнутых тел он замечает Гектора. Но щит такой тяжелый, едва не выворачивает плечо из сустава, тело лоснится от пота, и когда он пытается перехватить копье, пальцы скользят, и…

Ахилл трет глаза, поводит плечами, осторожно поворачивает голову и пытается сосредоточиться на деталях: кувшин у него под ногами, волокнистый узор древесины. Ему необходимо восстановить связь с окружающим, вернуться в реальность, заново взглянуть на мир, не обрамленный пластинами шлема.

Дыхание постепенно выравнивается, но Ахилл еще не вполне сознает себя. Он продолжает смотреть на свои руки, украдкой, словно они принадлежат кому-то другому. Ведь они не могут быть такими большими? Он хватает канат, сжимает крепче, еще раз, пытается развеять морок, и руки медленно возвращаются к своему обычному размеру. Он явно перегрелся, в этом нет сомнений. Ему нужен глоток холодной воды, действительно холодной – не этой теплой жижи. А еще лучше – чаша прохладного вина… С ощущением слабости, какого прежде никогда не испытывал, Ахилл спускается по канату и едва не падает на песок. Несколько минут в тени, и он придет в себя.

Вновь станет собой . Он чувствует, словно впервые слышит эти слова, как нелепо они звучат. Впрочем, все верно. Он весь день не был собой , с самого утра, когда проснулся и увидел Патрокла, обнаженного, стоящего перед бронзовым зеркалом. Друг уже собрал волосы, и длинный хвост ниспадает как продолжение позвоночника.

Он уловил движение в зеркале и с улыбкой повернулся к Ахиллу.

– Ты спал?

– Временами.

– Я храпел?

– Что значит я храпел ? Когда ты успел напиться?

– Я немного пил.

Это правда. Он никогда не пьет слишком много и не наедается – и каждый день бегает в полном облачении вдоль берега. У него масса добродетелей, и лишь один – но колоссальный – порок.

– Как ты себя чувствуешь?

Патрокл вновь отвернулся к зеркалу.

– Превосходно.

В дверь постучали. Алким принес поножи, так отполированные, что больно было смотреть на них. Ахилл свесил ноги с кровати и сказал Алкиму, что его помощь не требуется – он сам поможет Патроклу подогнать доспехи. Он говорил так, словно никто, кроме него самого, не мог подогнать эти доспехи под другого человека. Впрочем, он и не предполагал, что когда-нибудь его доспех наденет кто-то еще. Причина была в другом: ему хотелось провести эти несколько минут наедине с Патроклом.

В молчании он помог ему застегнуть панцирь. С петлями нельзя было ничего поделать, но, по крайней мере, ремни удалось подогнать. С пространством под правой рукой пришлось повозиться, но в конце концов получилось приладить все как нужно.

– Вот так удобно?

Патрокл подвигал рукой.

– Да, вполне.

– Теперь попробуй шлем.

Глядя на свое отражение, Патрокл осторожно надел шлем на голову, поправил по высоте и только потом повернулся к Ахиллу. Теперь, оперенный алым гребнем, он как будто стал на голову выше. Шлем почти полностью скрыл его облик, осталась видна лишь узкая полоса между лицевыми пластинами.

– Ну как? Думаешь, они поверят, что это ты?

– Боги, я и сам готов в это поверить.

Ахилл рассмеялся, но чувствовал при этом, что его голос дрожал. Он отвернулся и взглянул на остальные части доспеха: наплечники, поножи, наручи… Он сделал вид, будто увидел на одном из наручей пятно, и принялся натирать его мягкой ветошью, попеременно осматривая этот участок, дышал на него и снова принимался тереть. Стоило ему убрать тряпку, и на поверхности возникало его лицо, искаженное в изгибах металла.

– Возьмешь мое копье?

– Нет, возьму свое. Они не будут смотреть на копье. Ну пока оно не угодит в их внутренности.

Патрокл вновь повернулся к зеркалу. Собственное отражение словно заворожило его – или он смотрел на отражение Ахилла?

– Но меч я возьму твой.