Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

Ахилл прислушивается к себе в надежде уловить хотя бы отдаленное эхо тех почестей, какими осыпали его цари. Но внутри все глухо. Убить Гектора недостаточно. Он понял это в ту же минуту, когда прикончил его. Чего он действительно хотел, так это съесть его – мало кто отважился бы сказать такое, но это так. Ему хотелось зубами перегрызть Гектору горло. Поэтому он трижды протащил его тело под стенами Трои, зная, что Приам смотрит. Но даже это стало жалкой подменой вкусу гекторовой плоти на зубах.

Спать. Он садится, чувствует под ладонями бархатистый песок. Зарывает руки глубже, и вот песок уже жесткий, холодный. Глаза болят, веки болезненно трут по зрачкам всякий раз, когда он моргает. Даже отсюда Ахилл слышит пьяные голоса из лагеря – его собственные воины беззаботно сидят вокруг костров, пичкают себя едой и вином. Он еще может присоединиться к ним, напиться до бесчувствия среди людей, которых любит и которым доверяет. А если нет, то там его ждет мягкая постель, огни, хлеб и маслины на столе, кувшин вина… Но нет Патрокла. Нет, лучше остаться здесь. Ощущая вкус соли на пересохших губах, дышать в унисон с морем.

Он ложится на спину, вдавливает лопатки в песок. Черные пики тростника расчерчивают небо, как струны сломанной лиры. Он мгновенно вспоминает свою лиру, на которой не может больше играть. Не играл ни разу с тех пор, как погиб Патрокл. Оставь ее, оставь . Он моргает несколько раз, точно ребенок старается не заснуть, и резко погружается в сон, неверный и невесомый, как свет.

Проходит несколько минут, и Ахилл снова в сознании: рот раскрыт, язык пересох; он пытается что-то сказать и глотает воздух. Или это по-прежнему сон? Он видит каменистые склоны и пучки травы над головой, но наваждение не проходит. Над ним склонился Патрокл – и не чахлый призрак, а человек, сильный и энергичный, каким он и был при жизни. Но настроенный недоброжелательно и даже враждебно – каким он никогда не был.

Ты пренебрег мною, Ахилл.

– Нет , – пытается сказать Ахилл и не может. Не способен говорить. И двигаться. Пытается дотянуться до Патрокла, но руки не слушаются.

Ты так ценил меня, пока я был жив, но пренебрег теперь.

Он силится произнести:

– Я бился с Гектором ради тебя!

Ты даже не сжег меня! Ты знаешь, каково это, когда мухи откладывают яйца на твоей коже?

Кто это говорит? Это… нечто, что склонилось над ним, образ, столь болезненно похожий на Патрокла, или это его собственные мысли? И вместе с тем Патрокл кажется таким настоящим … Даже одежда на нем такая же, какую он носил при жизни. Высокий, сильный…

Восходит солнце, и свет меняет его лицо.

Сожги меня, Ахилл. Мертвые не принимают меня, не дают пересечь реку. Говорят, я не принадлежу им. Но и в этом мире мне не место. Предай мое тело огню, захорони мои кости в золотой урне, которую преподнесла тебе мать. В ней хватит места для двоих. Будем же неразлучны в смерти, как были при жизни.

Неразлучны в смерти – это не то, что ему нужно. Ему хочется обнять Патрокла, сейчас же. Ахилл снова пытается дотянуться до него, но руки по-прежнему неподвижны.

Помнишь, как мы сидели вместе после трапезы и обдумывали свои замыслы? Я не могу вспоминать об этом без слез…

«Так давай же восплачем вместе, – хочется ему сказать. – Усядемся и завоем, как волки, обо всем, что потеряли».

Внезапно оковы, что сдерживали его, спадают. С криком Ахилл тянется к живому человеку перед собой, но рука хватает пустоту, и дух Патрокла с тонким плачем растворяется в земле.

Ничего. Совсем ничего. Но он был здесь. Ахилл до последнего верил, что Патрокл вернется и поговорит с ним. Он перекатывается на колени и торопливо разгребает серебристый песок, добирается до сырого, холодного слоя. И, остервенело загребая песок, выстраивает маленький курган, чтобы отметить место, где появился Патрокл. Он знает, что, как только тело будет сожжено, дух не сможет вернуться.

Но Гектор убит. Ахилл цепляется за эту мысль – вот реальный, осязаемый подвиг. И все же – в этом чуждом переходном пространстве, между сушей и морем, между жизнью и смертью – он вдруг начинает сомневаться. Если Патрокл жив – и он только что видел его и слышал, – то действительно ли Гектор мертв?

Вот как ему необходимо поступить теперь – увидеть Гектора, что бы там от него ни осталось, а после устроить по Патроклу царские игры.

Он медленно возвращается в лагерь. Быстро светает, но пир еще не окончен. Воины с остекленелыми взглядами бродят по лагерю, до того пьяные, что не узнали бы собственных матерей. Завернувшись в плащ, Ахилл бесшумно проходит между хижинами и направляется к конюшням. И замирает. Тело Гектора по-прежнему лежит в грязи, но теперь накрыто полотном. Кто-то накинул на него покрывало. Немыслимо, чтобы кто-то из воинов сделал нечто подобное. Но кто же тогда? Ни одна из рабынь не осмелилась бы…

Когда Ахилл приближается, им овладевают смешанные чувства. Когда он уходил, то оставил на земле груду плоти и переломанных костей, но тело под полотном имеет человеческие очертания. Глаза видят перемену, но разум отказывается принимать ее. Кто-то сыграл над ним шутку, это не тело Гектора. Не может быть им. Медленно, очень медленно – и ему стыдно сознавать, сколько это требует мужества – он садится и стягивает полотно.

И видит перед собой лицо Гектора, безупречное, каким оно было при жизни. Глаза открыты, но если оставить это без внимания, можно подумать, что он спит на царском ложе, рядом со своей супругой Андромахой. Ахилл не в силах отвести взгляд от этих глаз. Порывается закрыть ему веки, только бы не смотреть в эту пустоту, но это стало бы проявлением почтения – а ему не хочется делать этого. Скорее уж выбить эти глаза. Однако он ничего не делает, просто поднимается и оглядывается, словно ищет виновных.

Никого. Ни души вокруг, все празднуют вокруг костров. Но, как бы там ни было, он сглупил, потому что ни одному человеку не под силу свершить такое. За этим стоят боги. Что ж – ПЛЕВАТЬ НА БОГОВ. Он запрокидывает голову и криком выказывает свое пренебрежение к ним. В стойлах лошади трясут головами, бьют копытами, и их тени мечутся по стенам… Ахилл кричит и кричит, его боевой клич разносится над площадкой. Никому не одолеть его, даже богам. Как только встанет солнце, он еще крепче привяжет Гектора к колеснице и погонит лошадей, и в этот раз не остановится, пока не будет сломана каждая кость в этом теле, пока не сотрутся все его черты… Никто не лишит его права мести, даже боги.

Женщины не допускаются на сожжение, поэтому меня не было, когда тело Патрокла предали огню. Но позднее я все услышала от Алкима. Тот говорил безостановочно, запинаясь, словно избегал долгих пауз, страшась собственных мыслей. Он любил Ахилла, но в то же время боялся его – и полагаю, все больше боялся за него.