Пэт Баркер - Безмолвие девушек [litres]

Мы стояли друг напротив друга, мужчина и женщина, грек и троянка, разделенные мертвым ребенком. Алким рассказал мне, что произошло. Представ перед Пирром, своим новым хозяином, Андромаха упала на колени и молила его не оставлять тело ее сына гнить под стенами Трои, но позволить ему упокоиться рядом с Гектором, на отцовском щите. Ее просьба граничила с безумием – и это касалось не столько погребения, с которым два человека управились бы за час. Андромаха просила щит. Этот щит Ахилл забрал у Гектора в день, когда убил его, и являл собою главную ценность, какую Пирр унаследовал от отца. Щит Гектора занял бы почетное место в чертогах Пелея – в напоминание грядущим поколениям.

Но, стоит отдать ему должное, Пирр согласился. Хоть и не позволил Андромахе самой подготовить ребенка к погребению. Он собирался отплыть, как только переменится ветер, и ей надлежало оставаться на корабле.

– Ну… – произнес Алким. – Вот он. По пути я омыл его в реке. У них не будет на это времени.

Он уложил маленькое тельце на щит и внес в хижину.

Поначалу на него не обратили особого внимания: очередной греческий воин проталкивается сквозь толпу… Но потом кто-то внимательнее взглянул на его ношу. Новость расходилась из уст в уста, и мгновенно хижину наполнил скорбный плач. Гул голосов достиг своего пика, но стал постепенно угасать, когда Алким положил щит у ног Гекубы.

Ничто не помогло бы ей подготовиться к такому. Конечно, она знала, что ее внук мертв, но знать – это одно дело; увидеть же искалеченное, разбитое тело у своих ног – совсем другое. Гекуба рухнула на колени рядом с мертвым младенцем и стала трогать его. В какой-то миг она готова была взять тело на руки, но отстранилась и оставила его лежать в углублении отцовского щита. Не уверена, сознавала ли Гекуба, кого оплакивала в те минуты. Несколько раз она назвала его сыном, словно видела перед собой Гектора – Гектора, каким он был в миг, когда она впервые укачала его на руках.

Алким шепнул мне:

– Я вырою могилу. Мы готовы отплывать; он только ждет, когда сменится ветер. Знаю, это тяжело, но им лучше поторопиться.

Гекамеда сбегала в стан Нестора за белым полотном, и мы помогли подготовить ребенка к погребению. Некоторые из женщин поднесли мелкие украшения – все, что стражи еще не сорвали с них, – и мы повесили их на шею младенца, так, чтобы погребение хоть отдаленно напоминало царственный ритуал.

Гекуба под конец успокоилась, но зияющая рана на голове ребенка причиняла ей страдания.

– Не могу скрыть ее, – повторяла она.

Гекамеда сложила полотно так, чтобы прикрыть младенцу голову, но это не помогло. Гекуба продолжала повторять:

– Не могу скрыть ее, не могу скрыть ее…

Она переминала в руках подол туники и переводила невидящий взгляд с одного лица на другое.

– Не могу скрыть ее.

«Нет, – подумала я. – И никто не сможет».

Потом Гекуба резко села, так, словно ей вдруг стало все безразлично.

– Мы сделали все, что могли, – сказала она, – и теперь должны оставить ребенка. Гектор позаботится о нем в ином мире.

Все мы вздохнули с облегчением. Я только тогда осознала, что проделывала все затаив дыхание.

Алким вернулся с Автомедоном, который помог ему вырыть могилу. Они вместе вынесли щит на улицу.

Гекуба по-прежнему стояла на коленях, раскачиваясь из стороны в сторону, потирая бедра ладонями.

– Им безразлично, – говорила она о мертвых. – Безразлично, проводят им пышные обряды или нет. Все это имеет значение для живущих. Мертвым нет дела.

После этого она притихла. И мы вместе с ней. Но все переменилось, когда вернулись Алким с Автомедоном.

– Нам пора, – обратился последний к Гекубе громким голосом, словно говорил с глухой или помешанной. – Одиссей готов отплывать.

Одиссей убил ее внука, и теперь Гекуба стала его рабыней. Я смотрела, как две женщины помогли ей подняться. Она казалась такой хрупкой, такой тонкой – как листок, до самых прожилок источенный зимними бурями… Казалось, она не сможет пережить даже путь до кораблей. Я надеялась на это, ради ее же блага.

Появились стражи. Теперь не было места мягкости и почтению к старости и немощности. Женщин выгнали на арену и построили в колонну. Мне захотелось взглянуть еще раз на курган, и я направилась было в другую сторону, но один из стражей занес копье, и я отступила.

– Эй, – окликнул его кто-то. – Ты что себе позволяешь? Это жена Алкима.

И воин мгновенно опустил копье.

И вот я вернулась к кургану. Я знала, что должна сделать это. Тело Поликсены лежало там же, где его и бросили. Белая накидка трепетала на ветру, который унесет нас прочь от Трои. Собравшись с духом, я перевернула ее на спину. Глубокий разрез поперек горла напоминал второй рот. Но Поликсена хранила молчание.

Женщине подобает безмолвие…

Я стала распутывать узел у нее на затылке, но тряпка запуталась в волосах, и я провозилась довольно долго. И все это время Поликсена смотрела на меня невидящим взором. Когда я управилась, у меня стучали зубы. Я не выдержала и отвернулась.

Посмотрела вниз. Воины, подобно колоннам черных муравьев, несли на корабли нажитое добро. Скоро в хижинах ничего не останется. Я представила, каким будет лагерь следующей зимой, как ветер будет гулять по пустым комнатам. А весной, через год или два, в канавах прорастут молодые побеги, застрельщики леса, и однажды тот отобьет потерянные позиции. И на побережье ничего не останется, лишь несколько выбеленных солнцем балок. Лишь разрушенные, почернелые башни Трои будут по-прежнему стоять.

Я взглянула на курган и попрощалась с Патроклом, который всегда был добр ко мне. И с Ахиллом. Я не скорбела по нему, не скорблю и теперь. Но я часто о нем думаю. И как не думать? Ведь он отец моего первенца. Но в тот день прощание далось нелегко. Я вспоминала, как он держал меня за подбородок и рассматривал мое лицо, а после вышел на середину арены, поднял руки и сказал воинам: Молодцы, сойдет. И снова, перед самым концом, взял меня за подбородок и приподнял голову. Алким – хороший муж. Он будет добр к тебе. И позаботится о ребенке. Этот голос, довлеющий над всеми другими голосами…

Но чаще мне вспоминаются девушки. Арианна, как она взяла меня за руку, стоя у края башни, а затем развернулась и ринулась навстречу смерти. Или Поликсена, живая еще пару часов назад. Лучше умереть на кургане Ахилла, чем жить в неволе. Я стояла на ветру, ощущая всю низменность и вульгарность своего существа в сравнении с их беспредельной чистотой. Но потом почувствовала, как толкается ребенок, и положила руку на живот. Я не жалела, что выбрала жизнь.

Алким уже торопливо поднимался по склону. Очевидно, корабли были готовы к отплытию. Я в последний раз взглянула на курган. Где-то внизу, под толщей земли, насыпанной мирмидонянами в память о своем предводителе, покоились в одной урне останки Ахилла и Патрокла. Даже с моря виден был этот бурый холм, обожженный солнцем. Наверное, он и по сей день там, только зарос густой травой.