Михаил Петров - За колымским перевалом

Все это было когда-то. Летели годы, а он так и не смог вовремя вскочить на подножку хотя бы последнего вагона поезда, в котором уехал Зенкевич. Донсков сам ушел из экспедиции, когда предложили место главного геолога в горном управлении. Потом пришлось перебраться на прииск. Хорошо, что Жарченко не отвернулся.

После стремительного взлета в его геологической карьере наступил спад. Пробиться к высотам геологии теперь стало еще сложнее. Но тут снова в ногах забарахтался Пеньковский. Неугомонный старик упорно продолжал карабкаться к своей цели, и ясно было, что рано или поздно он до нее доберется. Нет уж, лучше попозже! Вот тут-то и мелькнул еще один вариант: может, попробовать заявить о себе в новом качестве? Что, если возглавить — именно возглавить! — . борьбу с гипотезой «мертвых» зон? Число сомневающихся, или, как их называли в районе, «смутьянов» в последние годы неуклонно росло. Не все возражали открыто, но ропот нарастал, и важно было не прозевать момент. Легко сказать — не прозевать! А что, если уже опоздал? Донсков заметался. Он испытывал жгучий, почти животный страх за свою дальнейшую судьбу. Все в большей степени она зависела ныне от Пеньковского. Надо было опередить его, а то, что он уже успел сделать, записать в свой актив. Но Лисянский был еще силен. Что, если он все-таки раздавит Пеньковского, тогда и Донскову не уцелеть.

Донсков потерял перспективу. Он понимал что нельзя медлить, но каждый день откладывал принятие решения. Боязнь ошибки парализовала его.

Гончаренко не сразу узнал Донскова. Прошел всего месяц после их последней встречи в тайге. Разговор тогда был коротким. Гончаренко знал, что Донское собирается с молодой женой, в отпуск, и решил пойти ва-банк.

— Вы получили сто тысяч за месторождение, открытое вами на ключе Надежда? — спросил Гончаренко, шагая рядом с Донсковым по широкой, ровной галечной отмели, далеко тянувшейся вдоль реки.

— Давно это было, — усмехнулся Донсков. — Я уж забывать стал, сколько за какие месторождения получал. А у тебя какой к этому интерес? Заведуешь?

— Чему? — возразил Гончаренко. — Трудовые ведь денежки. Попробуй-ка потопай по тайге да по сопкам. Одной крови сколько комарам скормишь. Нет, я вам предлагаю другие денежки, легкие — тот же гонорар за один только росчерк пера.

— Интересно, и на какой это бумаге должен я поставить такую дорогую роспись? Я не думаю, что ты хочешь просто разыграть меня.

— На распоряжении о передаче Старательской артели ключа…

— Какого?

— Потому и гонорар большой, что мы не знаем, где он, тот ключ нетронутый, чудо-богатенький.

— А ты разве в председатели артели пробрался?

— За чинами не гонюсь. Да вам-то какая разница?

— Тут ты прав — какая разница, от кого брать крупную взятку. Я так понимаю наш разговор?

Гончаренко начинал нервничать, он почувствовал, что Донсков не пойдет на сделку. У старателя не было пути к отступлению, и он решил идти напролом. К удивлению Гончаренко, в ответ на угрозу Донсков звонко расхохотался.

— Душечка моя! Ты мне угрожаешь? Ты забыл, голуба, что я брожу по колымской тайге почти двадцать лет. Двадцать! Признаюсь, было время, когда дрожал, и знаешь почему? Потому что за каждым кустом мог притаиться архаровец с пикой, и не чета тебе — то были боги воровского промысла! Так что, любезнейший, мы, колымские геологи, со смертью в родственных отношениях всю жизнь ходим.

Гончаренко шагнул вперед и загородил дорогу. Прежде чем увидеть, он почувствовал леденящий холод неотвратимой смерти — прямо в лицо ему смотрел короткий ствол «вальтера». Гончаренко успел мгновенно прикинуть расстояние до пистолета — не дотянуться!

Донсков заметил взгляд Гончаренко, быстро шагнул назад.

— Давай, милейший, сделаем вид, что мы с тобой не встречались. Я — геолог, перевоспитывать людей не моя забота.

…И вот они встретились снова. Увидев перед собой человека опустошенного, окончательно сломленного, потерявшего цель в жизни, Гончаренко обрадовался — с таким можно было говорить откровенно.

— Опять ты, — вяло произнес Донсков.

— Ну и ну, — покачал головой Гончаренко, удивленно разглядывая главного геолога. — У нас в концлагере с такой же скоростью худели. Где же тебя так…

— Значит, все-таки был концлагерь, — тускло усмехнулся Донсков. — А на прииске кое-кто считает тебя невинным младенцем, случайно вовлеченным в оуновскую банду. Что вдруг так откровенно? Или ты считаешь, что мы в тот раз поняли друг друга?

— Да нет! Обстоятельства изменились.

— У тебя?

— У меня, как на лыжне: чем шире шаг, тем ближе к цели. А вот у тебя лыжня круто вильнула.

— Откуда знаешь? — Донсков встрепенулся, но тут Же вяло махнул рукой. Собственно говоря, какая разница. Ему действительно было уже безразлично даже то, что старатель обращается к нему так панибратски.

Гончаренко знал о нем все. Знал, что окончилась крахом его отчаянная попытка пристроиться к Зенкевичу и Лисянскому, — когда их представили к награждению Государственной премией, его просто-напросто отшвырнули в сторону. Это была последняя возможность пробраться в высший эшелон геологической власти. Знал, что в семье Донскова пошла кутерьма: неожиданно для всего прииска он три года назад разошелся с женой. Событие это не вызвало большого удивления и пересудов, потому что Донсков давно жил один, жена появлялась на прииске краткими наездами из Москвы, где она занимала трехкомнатную квартиру, обставленную самой модной и очень дорогой мебелью. Но когда Донсков буквально на второй день после возвращения из Москвы женился на Ниночке, молоденькой медсестре, в тот год приехавшей к брату — продавцу промтоварного магазина, приисковики дружно ахнули и принялись яростно перемывать кости обоим — слишком уж велика была разница в возрасте, почти тридцать лет.

Прошло три года, однако удивление приискового люда, особенно женщин, не уменьшалось, и новая семья оставалась в центре внимания, хотя жили они дружно, весело и нисколько не смущались от укоряющих взглядов и всяческих слухов. Перед отъездом в очередной отпуск Донсков устроил отвальную в приисковой столовой. Народу собралось много, веселились допоздна. Особенно весел был Донсков. Быстро захмелев, он уже не мог танцевать и сидел за столом, с умилением взирая на Ниночку — высокую стройную женщину. Она свободно держалась среди шумных пьяных мужчин, которые не церемонясь разглядывали ее, сально шутили и довольно откровенно мяли во время танцев.

Рано утром они уехали. А через две недели Донсков прислал из Красноярска телеграмму Жарченко с просьбой срочно выслать ему три тысячи рублей.

Вскоре он появился на прииске.

— Рассказывай, донжуан колымский, — насмешливо хохотнул Жарченко, с удивлением- разглядывая Донскова, который за две недели похудел, осунулся, подавленно вздыхал и стыдливо отводил глаза в сторону. Не было привычного живота, надутым шаром раздвигавшего пиджак.