Шервин Нуланд - Врачи [Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству] [litres]

В своих заметках Кушинг отмечал, что даже сразу по прибытии в Балтимор, когда Холстед приезжал в больницу на трамвае, «он обычно был одет в сюртук и высокую шляпу, при этом всегда брал с собой трость, перчатки и последний номер немецкой периодики по хирургии».

Кушинг, который сам был щеголем, писал, что Холстед носил костюмы, пошитые в Лондоне, и узкие шевровые туфли во французском стиле «с заостренными, хотя и укороченными мысками». Он лично выбирал часть шкуры, из которой следовало брать кожу, и заказывал своему парижскому сапожнику по шесть пар за раз. Туфли, которыми он был недоволен, тут же выбрасывались. Его рубашки отправлялись в парижскую прачечную, поскольку Холстед утверждал, что невозможно найти ни одного заведения в Америке, где бы знали, как с ними надлежит обращаться. Конечно, я не единственный человек, которому приходил в голову вопрос, не были ли спрятаны в коробках с вернувшимися после стирки рубашками флаконы с наркотиками?

Имиджу истинного джентльмена противоречило поведение Холстеда. В нем не было и намека на беспечность; в этом кажущемся бонвиване было очень мало от весельчака и кутилы. Такие слова, как «активный», «энергичный» и их синонимы были бы неуместны в описании приехавшего в Балтимор Холстеда. Он был неуверенным и очень замкнутым в обычной жизни. Казалось, он окружил себя крепостным рвом, наполненным прохладной смесью отчужденности и тонкого сарказма. Чувствуя себя в безопасности в этом обособленном укрытии, он проводил рабочий день под защитой спасательного жилета отстраненности. В случае необходимости он мог отразить нападение на свою приватность точно направленным в цель дротиком ядовитой иронии.

Склонность Холстеда к сарказму была всем хорошо известна, поэтому студенты-медики зачастую теряли дар речи в его присутствии. Хотя это не имело никакого значения, поскольку Холстеда не очень-то интересовало преподавание. По сути, он практически не занимался обучением. Исключением был лишь его лечащий хирург. Поразительно, что человек, основавший передовую школу хирургии в Америке и воспитавший столько поколений ревностных последователей, не проявлял энтузиазма в передаче знаний тем, кто пришел у него учиться. И все же справедливости ради следует отметить, что он был великим преподавателем, увлекающим студентов своим примером, а не словами. Возможность принимать участие в его филигранно выполняемых лабораторных экспериментах, наблюдать за тем, как он делает обход пациентов в палатах, ассистировать ему на операциях и следить за тем, как он после операции всесторонне изучает под микроскопом извлеченные ткани, давала привилегию быть рядом с человеком, который определил критерии, по которым американские хирурги будут оценивать в будущем себя и друг друга. После общения с таким человеком было просто невозможно не повысить свой профессионализм.

Надо сказать, что его неуверенность проявлялась по-разному. С одной стороны, из-за этой черты характера он казался отшельником, но в то же время она выражалась в исключительной личной скромности, которая совершенно обезоруживала. Комплименты его смущали, и он старался избегать почти всех церемоний, которые устраивались в его честь. Он был одним из тех редких исследователей, кто щедро позволял считать свои достижения в клинической медицине результатом работы группы ученых. Часто он казался скорее застенчивым и нерешительным, чем замкнутым и безучастным.

Несмотря на все это, Холстед каким-то образом сохранил остатки присущей ему до истории с наркотиками жизнерадостности, которую он демонстрировал лишь в редкие моменты и только в кругу некоторых близких друзей. В компании Уэлша или кого-то еще из своих близких приятелей он иногда становился оживленным и общительным, внезапно проявляя незаурядное чувство юмора. Правда заключалась в том, что даже его сарказм был лишь способом защиты от грубости и колкостей, которых опасаются застенчивые люди с богатым воображением. Ирония помогала ему держать людей на расстоянии, и все, кто хоть сколько-нибудь знал его, понимали это. Преднамеренная недоброжелательность была не в его характере.

Гипотетический защитный ров, некоторая скрытность, присущая ему в периоды обострения наркотической зависимости, его внушительный международный авторитет – все это только увеличивало дистанцию между ним и большинством других людей. Тех, кому представлялся случай сблизиться с ним настолько, чтобы неожиданно для себя обнаружить в нем деликатность и сердечность, было немного. Хойер и некоторые другие его коллеги оставили трогательные описания проявлений по отношению к ним огромной доброты и братской привязанности этого одинокого человека, которому, на самом деле, просто не удавалось преодолеть холодность и отстраненность собственной натуры.

Психиатры, как любители, так и профессионалы, на протяжении полувека жонглировали различными теориями в попытках интерпретировать эмоциональную жизнь Холстеда. Вы и сами можете предположить некоторые из вариантов. Достаточно взглянуть на своеобразный брак, отношения с Уэлшем, зависимость от наркотиков, спасение сестры и матери, явное изменение характера между Нью-Йорком и Балтимором и даже выбор профессии хирурга, не говоря уже о его одержимости работой. Список очень длинный и вполне объективный. К счастью для моего авторитета, эта глава подходит к концу. В противном случае, я, подобно многим другим, поддался бы искушению выдвинуть свою версию психоанализа Холстеда и показался смешным. Безопаснее придерживаться уже проверенных фактов.

Я не знаю ни одного примера, более ярко характеризующего разницу между хирургией до и после Холстеда, чем описание Харви Кушинга своего первого рабочего дня в больнице Джонса Хопкинса в качестве его ассистента. После окончания учебы в Йельском университете Кушинг отправился в Гарвардскую медицинскую школу и окончил обучение в 1895 году. В течение года он проходил стажировку в Массачусетской центральной больнице, после чего был принят Холстедом на обучение хирургии. Хотя он приехал в Балтимор из одного из ведущих медицинских центров Америки, поступление в больницу Хопкинса стало для него переходом от кровавой помпезности хирургии девятнадцатого века к чистой физиологии двадцатого. Кушинг вспоминал:

Обстановка в J.H.H. была довольно необычной по сравнению с той, что я наблюдал в Массачусетской центральной больнице. Постоянные обсуждения патологии и бактериологии, о которых я знал очень мало, заставляли меня первые месяцы проводить все ночи в кабинете хирургической патологии в старом здании патологического отделения, изучая образцы с немецким учебником в руках… После хаоса в М.G.H. [26] M.G.H. – Массачусетская центральная больница. меня больше всего поразил случай, когда мой новый начальник пришел однажды в палату «Г» и, как бы извиняясь, спросил, может ли он осмотреть конкретную пациентку. Потратив целый час на недавно поступившую больную раком молочной железы, он ушел, сказав, что устал и больше ничего не сможет сделать сегодня. Если бы он пожелал и попросил разрешения оперировать, он мог бы удалить грудь, поручить зашить рану и выполнить трансплантацию кожи кому-нибудь из врачей, а потом забрать ткани для дальнейшего изучения под микроскопом, изготовления бесчисленных образцов и бесконечного осмысления данных.