Вадим Самборский - Лихолетье. Книга I. День летнего солнцестояния

Сижу, прижавшись спиной к дощатой стенке окопа, и вижу как кровь, пропитывая ткань красным цветом, сочится сквозь распоротый рукав форменной рубахи. Никой боли от раны пока не ощущаю. Взгляд упирается на мою винтовку, присыпанную землёй, которой тоже досталось - осколок расщепил приклад, пробив его у затыльника, другой осколок попал в районе приёмника в секторный магазин с патронами. В голове сразу же возникло чувство, что остался без оружия, словно голый мужик, стоящий посреди переполненного отдыхающими людьми пляжа. Правда, у меня ещё есть верный наган и с десяток патронов к нему, но для серьёзного разговора, этого слишком мало. Конечно, в ближнем бою, как было час назад, наган выручает, но не более.

Индивидуальный пакет, который забрал у немца, положил в карман брюк, а свои два пакета лежат в "сидоре" за спиной и достать их будет не просто...

Парни! Вы там живы? громко кричу в сторону пулемётчиков: Эй, кто-нибудь! Отзовитесь!

Живы... но не все! слышу чей-то ответ. Голос говорящего слаб и еле слышен.

Встаю и, не обращая внимания на рану, иду к пулемётной ячейке. Подхожу и вижу, что дело совсем дрянь - Фёдор Чиркин убит. Осколок попал сержанту прямо в висок. Коле Коканову кусок стали впился в бедро, правда не задел кость и не перебил ни каких важных артерий. Боец лежит на земле, выше раны уже затянут жгут из тонкого брючного ремня, а Горячаев одной рукой пробует бинтовать ему рану. Станковый "максим" стоит целый и невредимый - защитный щиток снят, кожух охлаждения ствола не повреждён, лента с патронами заправлена и ждёт своей минуты.

Коля, как закончишь, прошу тебя... помоги и мне перевязаться обращаюсь с просьбой к Горячаеву, сам сажусь задницей на землю, рядом с Кокановым, потом произношу: Бинт лежит у моей ноги.

Надо лечь за гашетки, а я не смогу... плечо у меня... мозжит... видимо, кость задета скрепя зубами от боли объясняет боец, потом жёстко произносит слова: Эти гниды… сейчас полезут... А ты сможешь! Давай... терпи, сержант!

Морщась от появившейся боли, зажимаю искалеченную АВС-ку между ног, открепляю ружейный ремень, делаю петлю, в которую продеваю левую руку, затем помогая здоровой руке зубами, затягиваю ремень почти у самого плеча, поднимаюсь с земли и занимаю у пулемёта место первого номера. Закончив перевязку, Горячаев, словно боясь причинить телу товарища боль, одной рукой взяв его за воротник, волоком оттаскивает безжизненное тело Фёдора в нишу, покрывая восковое лицо зелёной фуражкой, тоже пробитой осколком.

Коля, а кто там лежит чуть дальше? спрашиваю бойца, пристроившего, как и положено второму номеру справа, после того как переворачиваюсь на спину, подставляя свою рану для перевязки.

Вася... Ступнин и... Гришка... Синяков, слышу тяжёлое прерывистое дыхание и ответ: - Передохну... мало-мало... ребят тоше... снесу.

Гришка, это тот, который из кавалерийского отделения? Второй повозочный? уточняю у Николая.

Да, из нашего, вместо Горячева подтверждает Коканов.

Коля, тот, который ефрейтор! Ты сам уйти отсюда сможешь? обращаюсь к Коканову. Возьми мою битую АВС-ку. Пусть она будет тебе вместо костыля. Пока есть силы, уходи! Там в дальнем окопе ещё не все наши ушли - стрельбу из ППД слышно, из "дергтярёва" кто-то садит и винтовки бухают. Мы сами тут управимся.

Никуда не пойду! Здесь умирать буду! звучит твёрдый ответ ефрейтора.

Дурак ты, Николай! Война только началась и закончится не завтра, пытаюсь убедить раненого, потом решаю надавить уставом: Товарищ ефрейтор! Как старший по званию, приказываю вам срочно эвакуироваться, выжить, добраться до наших и отомстить за всех, оставшихся здесь! Приказ вам понят...

Колька, ты его слушай, он правильно говорит, не дав мне закончить, поддерживает Горячаев. Если дойдёшь, то расскажешь, как мы тут гибли... в первый день войны.

Коканов, вытирая рукавом навернувшиеся из глаз слёзы, со стоном поднимается и, опираясь на винтовку, расщеплённый приклад которой упирает себе в подмышку, делает несколько хромых шагов, уходит из окопа, но вдруг останавливается, поворачивает в нашу сторону свою голову и произносит: Прощайте мужики!

Остались вдвоём. Николай, с побелевшим лицом, лежит рядом, его рука дрожит, но он держится, показывая всем своим видом, что готов поддерживать ленту с патронами.

Коля, тебе не плохо? видя состояние товарища, прямо спрашиваю его и предлагаю: Давай, я сейчас крикну Серёгу Калмыкова. Думаю, что лишним он здесь не будет!

Зови, слышу, как слабеющим голосом соглашается мой напарник.

Серёга! Калмыков! Ты там живой? Двигай к нам! ору, что есть мочи и зову сержанта.

Калмыков появляется у нас не сразу, но, придя в ячейку, он осматривается и сразу же всё понимает.

Я рад, что будем снова вместе их бить! произносит сержант, принимая командование расчётом, потом отдаёт распоряжения: Буду работать первым номером, Горячаев правит ленту, Горский подносит патроны, следит за полем и выбивает командный состав.

Одну атаку мы отбили, вернее сказать, что человек пятнадцать немцев попытались подняться и перебежками сократить расстояние до нашего окопа. Серёга одной очередью сваливает нескольких штурмовиков и скорее всего их командира тоже, потому что у остальных желание продолжить наступление быстро угасает, и они снова ложатся на землю. Правда, в этот раз, солдаты не стали просто лежать посреди поля, а дружно начали окапываться, ковыряя своими лопатками сухую землю... Более того, помня, сколько их товарищей умерло, лёжа без укрытия под открытым небом, несколько солдат смогли закинуть в нашу сторону дымовые гранаты, после хлопков которых, над полем возникло густое белое облако, из-за которого ни черта не видно.

Калмыков, так сказать на ощупь, поводит стволом слева направо и длинной очередью бьёт в белый дым, почти над землёй, потом он ведёт стволом, выплёвывающим пули, справа налево, заставляя штурмовиков лежать на задымлённом поле. Через несколько минут плотное облако редеет, потом исчезает совсем. Наш пулемёт временно замолкает, а вот сильно правее нас, судя по звуку, из окопа, где остались Сороковин, Сафронов и Захаров, слышна монотонная стрельба из "дегтярёва", заглушающая стрельбу из винтовок, гремят разрывы наших "эргедешек" и лимонок. Слева от нас можно различить, как кто-то бьёт короткими очередями из ППД, одиноко хлопают винтовочные выстрелы. Затем в дело вступает максаковский "дегтярёв", своими скупыми очередями сдерживающий наступающих штурмовиков, заставляя их залечь. Потом везде наступает зловещая тишина. Перед нашим окопом слышны стоны и неразборчивые слова на чужом языке. Кажется, на этот раз мы опять отбились и остались живы...

Сергей, ты когда бил по дымовухе, тоже подстрелил не одного, делится Николай. Слышишь, как кто-то стонет в траве, чего-то бормочет или просит. Интересно чего?