Адам Уильямс - Книга алхимика [Роман]

— Вы по-прежнему считаете, что с вами будут договариваться? — спросил Пинсон. — Вам не кажется, что фалангисты тянут время, чтобы подтянуть сюда силы?

— Вам лучше надеяться на переговоры. Бесерра, опусти этот чертов флаг. Он пока нам больше не понадобится. Этих двоих отведи обратно в собор. — Он положил руку на плечо Марии. — Вы отлично справились. Как вас зовут?

— Зови меня «возмездием», сволочь, — женщина холодно посмотрела прямо в глаза сержанта. — В один прекрасный день я спляшу и на твоем окровавленном трупе, и на трупах твоих дружков-коммунистов, которые погубили нашу революцию, — с этими словами она плюнула ему на ботинок.

Огаррио весело рассмеялся:

— А ведь всего минуту назад она была кроткой сладкоголосой монашкой! Бесерра, не спускай с нее глаз. У этой девки, похоже, остренькие коготки. Ладно, тигрица, ты мне нравишься. Может, как-нибудь потом поговорим.

Выкрикивая приказы, он начал спускаться по лестнице. Бесерра и двое солдат под дулами винтовок отвели Пинсона и Марию обратно в собор. Там их с нетерпением ждали горожане.

— Ну как, профессор? Можете нас чем-нибудь порадовать? — раздался хрипловатый голос бабушки Хуаниты.

Пинсон увидел, что на него устремлены десятки преисполненных надежды глаз стариков, женщин, матерей и детей.

— Да, — кашлянул он, — фашисты поверили сержанту Огаррио. Он считает, что вы монахини и священники. Фалангисты обещали дать ответ утром.

Раздались радостные возгласы. Эктор Гарсия вскарабкался на скамью и взмахнул руками, словно дирижер. Заложники с сияющими от радости лицами затянули анархистский гимн «А лас баррикадас» [73] A las Barricadas (исп.) — «На баррикады!», песня, написанная в 1936 году Валериано Оробон Фернандесом и являвшаяся переработкой «Варшавянки». .

Мария перехватила его взгляд. Она была бледна, а ее губы кривились от отвращения. С ноющим от отчаяния сердцем Пинсон покачал головой. Не составляло труда догадаться, о чем думает рыжеволосая красотка. Люди праздновали победу, тогда как на самом деле их положение лишь ухудшилось.

Ему вспомнился ясный летний день в Мадриде, когда на каждой улице, на каждом проспекте гремела эта песня. Накануне удалось отбросить фашистов в предместья. Все сошли с ума от радости, потому что жители города сделали невозможное. Все политические партии и группировки объединились и спасли родной город. Пинсон наблюдал за происходящим из окна своей квартиры. Заслышав гимн, который распевали тысячи человек, измотанные солдаты интернациональных бригад ускоряли шаг, с изумлением взирая на цветы, летевшие с каждого балкона, и на девушек в комбинезонах, которые кидались целовать и обнимать их. Повсюду развевались красные знамена…

В тот день к горлу тоже подступала дурнота. Да, обезумевшие от радости горожане праздновали победу, которая сразу же стала легендарной, а у него в кармане лежал секретный приказ президента Асаньи [74] Мануэль Асанья-и-Диас (1880–1940) — испанский политический деятель левоцентристского толка, президент Испании в 1936–1939 гг. , согласно которому он, Пинсон, и остальные члены правительства должны были разместиться в полночь в лимузинах и выехать в Валенсию, то есть бежать из чудом спасенного города, подобно крысам с тонущего корабля. Они-то в отличие от горожан знали, что победа всего лишь отсрочка неминуемого поражения.

Песня подходила к торжественному концу. В хоре голосов выделялся мощный баритон Эктора.

Мария глубоко затянулась сигаретой, которую только что прикурила своей зажигалкой «Зиппо», а потом, аккуратно затушив ее, сунула обратно в пачку.

— Надо экономить, — пояснила она, — а то скоро курить будет нечего.

— Ты была неподражаема, — промолвил Пинсон.

Она повернула к нему бесстрастное лицо, и профессор почувствовал, что Марию переполняет гнев.

— Нет, я опять торговала собой, — с ожесточением произнесла она. — Сперва я легла под Пако, а теперь — под Огаррио. Не спорь, ты знаешь, что это правда. Строила из себя несчастную монахиню. Знал бы ты, как мне сейчас погано на душе. Я лгала, чтобы спасти наши шкуры. Зная, что труп Катерины лежит в каком-нибудь колодце, или в сарае за дровами, или где там эти гады спрятали ее тело… Знаешь, мы с ней и вправду дружили. А вот теперь у меня такое чувство, словно я ее предала. — По ее телу прошла дрожь. Вдруг лицо Марии просветлело, озарившись ласковой улыбкой.

К ним по проходу меж скамей бежал Томас:

— Тетя Мария! Дедушка! Вы живы!

Мария заключила его в объятия и осыпала поцелуями.

Импровизированный хор Эктора затянул новую песню, столь же неуместную, как и первая. Зазвучал «Но пасаран!» — еще один гимн победе.

— «Но пасаран! Но пасаран!» — надрывались певцы во всю силу своих легких.

Пинсон собрался уже пройти вслед за Марией и Томасом к облюбованной ими скамье у алтаря, как вдруг его придержала чья-то худая, костлявая рука. На него смотрела черными как ночь глазами бабушка Хуанита.

— А на самом деле какие новости? — тихо спросила она.

— У нас есть время до восьми утра, чтобы придумать, как выбраться отсюда.

Старуха кивнула, переваривая услышанное.

— Вы что-нибудь придумали? Хоть что-нибудь? Или нам по-прежнему надо сидеть и выжидать?

— Я поговорил с Фелипе, — промолвил Пинсон, — теперь он на нашей стороне.

— Фелипе? — переспросила она. — Да уж, негусто. Да что он может? Толку от него как от козла молока.

— Возможно, когда начнется бой, у нас будет возможность что-нибудь предпринять. — Пинсон внезапно почувствовал, как сильно он устал.

— Вы совершенно не обязаны взваливать всю ответственность за нас на свои плечи, — проговорила старуха, глядя ему в глаза. — Вы же совершенно один. Мы — люди простые и знаем, что далеко не всегда можно избежать уготованное судьбой. Мы признательны за то, что вы уже и так сделали для нас. Послушайте, как поют люди. Вы разожгли огонь в их сердцах. Чем бы все ни закончилось, мы не умрем как собаки. А это уже немало, — она погладила его по щеке.

— Я не сдамся, донна Хуанита, — прошептал профессор, — ни за что не сдамся.