Д Кузиманза - Раз — попаданец, два — мерзавец [СИ]

Но тогда почему я четко помню однокомнатную квартиру в центральной части города и обучение в университете? Какой-то я очень зажиточный детдомовец. Учился на археолога (это была одна из прогорающих специальностей, на которую брали — не шучу! — даже не умеющих читать), но курс был платным, и деньги я вносил вовремя, хотя никаких спонсоров-меценатов рядом со мной не было. И вообще, из своей жизни я помню только Мишу Пыжевского и трех безымянных студентов его учебного заведения, в пьесах которых мне удалось сыграть.

Блин! Но я же нормально развитый парень! Не сморчок, не калека. На лошади сколько ездил и зад не слишком отбил, болтаю, не заикаясь, значит, и в двадцать первом веке был не слабаком и тютей. И половая жизнь у меня, судя по всему, происходила нормально. Почему же я не помню ни одного женского лица… ладно, ни одного тела? Какая-то у меня одуванчиковая память: не ел, не пил, не дрался, не ухаживал, не совокуплялся, даже археологию свою не зубрил. Раз — и появился возле телефона, когда зазвенел звонок.

В общем, когда Юрий сказал мне: «Теперь поговорим», я от радости чуть не бросился ему на шею. Оставаться наедине с моими открытиями было равносильно падению в «черную дыру».

Ничего особенного Юрий мне не сообщил, а может, у меня создалось такое впечатление из-за общей малограмотности.

Оказывается, нынешняя императрица Анна Иоанновна, любовником и фаворитом которой был герцог Бирон, вот-вот должна была упокоиться в бозе, то есть, помереть, хотя и вела очень добродетельный и здоровый образ жизни. Наследовал престол еще не родившийся ребенок ее племянницы Анны Леопольдовны. Но эта племянница была такая причудливая особа, что управлять ею мог разве что Остерман.

Кто таков?

Юрий уставился на меня, как на полоумного.

— Я, между прочим, из деревни сроду не выезжал, — пришлось напомнить.

Он тут же кивнул и прочел мне краткую лекцию. Остерман сделал карьеру при Петре Первом, свалил Меншикова и руководил внутренней и внешней политикой империи при нынешней императрице, а также назначил себя канцлером. Зная о возможном будущем Анны Леопольдовны, особенно если она родит императора, он уже сейчас приобрел на нее влияние и…

В этот момент Юрия перебили. В окошко кареты заглянул какой-то человек и сказал:

— Слово и дело!

Я чуть было не стряхнул его на мостовую, но кучер так поспешно остановил бричку, что мне стало понятно — это неприятные слова.

Правда Смилянич особо не волновался, только приказал кучеру:

— Вези, куда скажет.

— А что? А куда? — спросил я.

— Из Тайной канцелярии, — тихо объяснил Юрий. — Опять Ушаков либо Шешковский что-то напутали. Но не можем же мы открыто не подчиниться. Вот идиоты!

Тогда я не знал куда нас завернули, это позже я узнал о Тайной канцелярии. При одном упоминании об этом учреждении приходили в ужас не только простые люди того времени, но и высокопоставленные лица, имевшие доступ к самой государыне.

О Тайной канцелярии ходило множество слухов. Об ужасах, творившихся там, говорили с опаской. Рассказывали, что там пощады не дают никому. Истязали, мучили людей, вытягивали на дыбе, жгли огнем и драли плетьми… Если бы я был в курсе, куда мы едем, выпрыгнул бы из брички. А Юрий, не подозревавший, что князь Прозоровский не ведает того, о чем знает последний мужик в его бывшей деревеньке, наверняка поражался моей выдержке.

Но все же, когда нас ввели в большую, низкую комнату с кирпичным полом, освещенную тусклым фонарем с огарком сальной свечи, мне стало очень не по себе. Зато Смилянич был очень раздражен и зло посмотрел на сидевших за столом двух человек.

Один из них, пожилой, с бритым лицом и в немецком парике, нюхал табак из золотой табакерки. Другой был гораздо моложе и противнее на вид. Их звали Ушаков и Шешковский, и многие графья и князья падали им в ноги. Но Юрий подошел вплотную к столу, сердито фыркнул и спросил:

— Со своими дыбами хотите познакомиться?

На сидящих перед нами это не произвело впечатления, арестованные бывало вначале куражились. Но Юрий говорил по существу.

— Наше дело не только государынино, а и ради герцога, а вы палки в колеса ставите, внимание посторонних к нам привлекли? Ужо я вас! «Слово и дело» на вас самих, межеумков!

— Смилянич? — спросил пожилой.

— Да.

— Прозоровский?

— Да.

— Удавить растяпу «языка», — сказал пожилой более молодому. — А вы, господа, понимать должны: лес рубят — щепки летят, — и он ловким движением достал откуда-то и подвинул через стол к Юрию увесистый мешочек. Смилянич молча взял его, кивнул мне на дверь, и мы покинули страшное заведение.

— Мздоимцы чертовы, — усмехнулся Юрий. — Всех по себе меряют. Мерзкие деньги, а не возьми я их, даже герцог бы во мне усомнился.

— Они тебе взятку дали! — догадался я.

— Ясное дело. А бедолагу, что нас сюда завернул, уже прикончили, чтоб не сболтнул где об их провинности. Эх, жизнь… Ну ладно, на чем я прервался? Да, на Остермане. Итак, Остерман императрицей и ее племянницей вертит, а вот дочь Великого Петра, принцесса Елизавета, Остермана терпеть не может. Действует он всегда не сам, а с помощью других. На ту же Анну Леопольдовну влияет посредством графа Линара.

Юрий посмотрел на меня с сомнением и рассказал о Линаре. Этот граф был саксонским посланником и весьма приятным для дам мужчиной, работавшим в одной упряжке с послом Австрийской империи. В них для племянницы нынешней императрицы сильная поддержка. А вот Бирону по душе Елизавета Петровна как более предсказуемая государыня. Но она заигрывает с гвардией, а гвардейцы, если посадят ее на трон, Бирона не потерпят. Даже сторонники Анны Леопольдовны его уничтожат, а Петрова дочь — тем паче.

— Поэтому и нужно нейтрализовать Анну Леопольдовну и сделать все, чтобы императрицей стала принцесса Елизавета, но с подачи Бирона.

— И поэтому мы везем Анну Линару, — с вздохом сказал я.

Юрий кивнул.

— Ты особо не печалься, — с неприятной усмешкой проговорил он. — Негоже мне, как родичу, такое молвить, но с Анной я никого сводить бы не стал. Пустая она, жестокая, корыстолюбивая. Хочешь всю правду? Очаровывала тебя только по моей просьбе. И только потому меня слушает, что я ей Линара, а в будущем и короля Августа пообещал. Ты не косись на меня, не косись, князь Дмитрий, я к тебе хорош не только потому, что ты полезный мне человек. У тебя душа светлая, славный ты, сердечный. И пропал бы в Петербурге ни за грош.

— Но почему ты так за Бирона переживаешь? — спросил я. — Он что, лучше этих послов?

— Если будет Бирон, я сделаюсь семиградским володарем.

— А я? — Подумалось, что светлодушевный князь тоже должен быть чуточку корыстолюбивым, дабы не выглядеть полным идиотом.