Адам Хиггинботам - Чернобыль. История катастрофы [litres]

По мере приближения 30-й годовщины аварии чернобыльская зона отчуждения становилась все больше открыта для регулярных обзорных экскурсий из Киева. Казалось, международное научное сообщество достигло успокаивающего консенсуса по вопросу долгосрочного воздействия чернобыльской катастрофы. Советская медицинская информация была разрозненной и скомпрометированной секретностью и интересами прикрытия, поэтому описывающие последствия аварии научные данные пришлось собирать многочисленным неправительственным организациям, действующим под эгидой ООН. И с каждым последующим пятилетием после катастрофы Всемирная организация здравоохранения, Научный комитет ООН по действию атомной радиации (UNSCEAR) и МАГАТЭ все больше убеждались в том, что воздействие аварии в Чернобыле на здоровье общества «оказалось не столь значительным, как поначалу опасались» [1546] WHO/IAEA/UNDP, “Chernobyl: The True Scale of the Accident.” https://www.who.int/mediacentre/news/releases/2005/pr38/en/ . .

По оценке Чернобыльского форума, учрежденной МАГАТЭ исследовательской группы восьми комитетов ООН, сотруд-ничающей со Всемирным банком и правительствами Украины, Белоруссии и России, на 2005 год около 4000 человек, которые были детьми во время аварии, заболели раком щитовидной железы, вызванным йодом-131, выброшенным из взорвавшегося реактора (что привело к девяти смертям) [1547] WHO, “Health Effects of the Chernobyl Accident: An Overview,” April 2006, https://www.who.int/ionizing_radiation/chernobyl/backgrounder/en/ ; Elisabeth Cardis et al., “Estimates of the Cancer Burden in Europe from Radioactive Fallout from the Chernobyl Accident,” International Journal of Cancer 119, no. 6 (2006): 1224–35. . По мнению тех же экспертов, в наиболее загрязненных районах бывшего СССР могут иметь место до 5000 случаев смерти от рака в результате выброшенной при аварии радиации. Это составит часть ожидаемых в Европе в целом 25 000 дополнительных случаев рака, приписываемых чернобыльскому бедствию. При более чем 5-миллионном населении пострадавших районов эксперты ООН рассматривали эти цифры как статистически малозначительные. Вместо этого они связывали большинство заболеваний в загрязненной зоне с психологическими факторами – «парализующим фатализмом», последней инкарнацией советской «радиофобии» [1548] WHO/IAEA/UNDP, “Chernobyl: The True Scale of the Accident,” quoted in Petryna, Life Exposed, xv. . Еще десять лет спустя ВОЗ в итоговом докладе отметила, что факт повторяющихся случаев катаракты у ликвидаторов привел к снижению предела безопасной дозы, установленного для работников ядерной отрасли Международной комиссией по радиологической защите [1549] “1986–2016: Chernobyl at 30–An Update,” WHO press release, April 25, 2016. . Авторы доклада ВОЗ также отметили рост сердечно-сосудистых заболеваний среди ликвидаторов, подвергшихся хроническому облучению в малых дозах, но предупредили, что это может быть результатом действия других факторов, включая плохое питание, недостаток физической активности и стресс.

Доктор Роберт Гейл, чья работа в больнице № 6 дала ему небольшую публичную славу и большое имя в радиационной медицине, уже объявил, что медикам пора двигаться дальше. «По сути, здесь ничего не случилось, – сказал он. – Здесь ничего не случилось… и ничего не случится» [1550] Adriana Petryna, “Nuclear Payouts: Knowledge and Compensation in the Chernobyl Aftermath,” Anthropology Now , November 19, 2009. .

Однако эти выводы почти полностью были сделаны по результатам исследований, проведенных на группах ликвидаторов, часто получивших высокие дозы радиации, и жертвах рака щитовидной железы или на основании расширенных моделей прогнозирования рисков [1551] Petryna, Life Exposed, xix – xx. . Мало усилий было приложено к тому, чтобы создать международно признанный банк данных по долгосрочным последствиям аварии среди населения, чтобы повторить 70-летнее исследование выживших в атомных бомбардировках японских городов 1945 года. Агентства ООН использовали ненадежные данные дозиметрии среди гражданских лиц как достаточное основание к прекращению пожизненных наблюдений, и возможность понять долгосрочные последствия радиационного облучения человека в малых дозах была утрачена. В отсутствие крупномасштабного эпидемиологического исследования независимые медики из разных стран мира продолжали фиксировать «эндокринологические, скелетно-мышечные, респираторные заболевания, нарушения кровообращения и рост злокачественных опухолей, особенно груди и простаты» среди жителей пострадавших районов.

А в остальном мире тревога и непонимание реальных угроз радиоактивности и ядерной энергии продолжали шириться.

В Москве, Киеве и Минске, в городах и деревнях бывшего Советского Союза, выжившие свидетели событий апреля 1986 года продолжали свой путь, старея и теряя здоровье.

В городе Днепре я говорил с полковником Борисом Нестеровым, который вел первых вертолетчиков на бомбардировку реактора. Он сказал мне, что хирурги уже вырезали ему пятую часть кишечника, но при этом в свои 79 лет Нестеров продолжал летать.

В саду на даче под Киевом бывший майор КГБ объяснял, что вчера приболел и хотел отменить нашу встречу, но жена переубедила его: это могло быть последним шансом поделиться тем, что он знал. Сидя в засыпанном снегом коттедже на краю национального парка, Александр Петровский, который помогал тушить пожар на крыше 3-го энергоблока, говорил, что жизнь на свежем воздухе и ежедневные заплывы в ближайшей реке уберегли его от депрессии и алкоголизма, преследовавших его бывших товарищей. Но Петр Хмель, пожарный, который в 1986 году спешил к месту взрыва на ЧАЭС, отхлебывая из бутылки «Советское шампанское», все еще работал и настоял отметить нашу встречу рюмкой коньяка из графина в форме пистолета, который он держал на столе.

Когда я впервые встретил Марию Проценко, бывшего главного архитектора города Припяти, она приближалась к 70 годам. Мария жила одна с шестью кошками в квартире на окраине Киева и ходила с трудом, опираясь на видавшие виды алюминиевые палки [1552] Проценко, интервью автору книги, 2015 год. . После того как она упала с четвертого этажа своего дома – забыла ключи внутри и перелезала к себе с соседского балкона, трюк, который не раз проделывала в прошлом, – врачи сказали ей, что вряд ли она снова будет ходить. Но Проценко посрамила их и продолжала ездить в Киевский институт искусств художественного моделирования и дизайна имени Сальвадора Дали, где преподавала дизайн интерьеров. Одетая в кремовую блузку и изящный темно-серый костюм со значком Союза архитекторов СССР на лацкане, она призналась, что сразу после катастрофы боялась говорить о том, что видела, «потому что я знала, что со мной может случиться, – мне хватило примера моего деда». Теперь Мария описывала все в ярких подробностях, с любовной ностальгией ветерана войны, расцвечивая все, кроме самых печальных эпизодов. Она все еще оплакивала смерть мужа и сына – оба умерли от рака. Ее дочь, которая провела последний вечер в Припяти, смотря с отцом фильм в кинотеатре, не хотела обсуждать, что произошло. Когда на следующий год мы встретились снова, Проценко принесла домашние пасхальные подарки, ее тогдашний пропуск ликвидатора и блокнот, который служил ей долгие месяцы в чернобыльской зоне. «Он все еще пахнет радиацией… как гроза – озоном», – сказала она [1553] Там же, 2016 год. . Я не чувствовал запах, и тогда Мария склонилась над столом и, к моему ужасу, сдула пыль со страниц прямо мне в нос.