Д Рублёва - Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы

На скамейке напротив Ивана Яковлевича сидели визитеры. Среди них — гусарский офицер, который при Дюмулене спросил, жениться ему или нет. «Кошелек есть?» — последовал ответ Корейши. Гусар в недоумении протянул ему свое портмоне. Иван Яковлевич вытряхнул деньги и, достав роговую табакерку, насыпал в портмоне «до полна» нюхательного табака. После чего сказал: «Нюхай, пока не вынюхаешь», — и повернулся к стене.

Затем старушка спросила, благословит ли Корейша ее продать домик. Тот ответил: «Это водяная болезнь. Понимаешь? Hydrops ascites».

Саблер, рассказывает Н. Н. Баженов, предложил Дюмулену, чтобы тот спросил Ивана Яковлевича что-нибудь письменно. Молодой врач написал по-латински вопрос, оставаться ему в Москве или ехать на родину. Взяв записку, Корейша ее прочел, перевел и, потребовав, чтобы ему подали бумаги, написал: «Хоть во град Цареград, ибо там есть Иоанн Златоуст».

Вывод из рассказа Дюмулена делает сам Баженов. Называя Корейшу явно слабоумным, он полагает странным и необъяснимым, что такой больной человек, да еще внушавший отвращение своей нечистоплотностью, был окружен ореолом огромной популярности «и что к нему, как к пророку, стекались толпы не только темного люда, но и более культурных классов».

Действительно странно. И необъяснимо? Это смотря какие критерии использовать и как обходиться с фактами, ведь лучше просто не верить, чем их искажать. Но любое из объяснений будет лишь гипотезой. А что касается немалых числом противников Корейши, их понять несложно: внешняя сторона существования Ивана Яковлевича, повседневная его жизнь в ее характерных проявлениях, установившийся порядок ее не могли не вызывать отторжения и отвращения многих людей. Но тут следует напомнить, что чистое тело и чистая одежда не были никогда отличительной чертой юродивых, скорее наоборот, пренебрегая всеми земными благами, они предпочитали одеждам наготу, ходили грязными, и внешностью своей, и поведением противопоставляя себя благополучному социуму, являя собой своеобразный вызов ему.

Сам же Корейша, согласно многочисленным свидетельствам очевидцев, спал на голом грязном полу, перед тем, как поесть, в миску со щами высыпал кашу, туда же добавлял фрукты, овощи, рыбу, самые разные другие продукты из принесенных посетителями, размешивал все это рукой и руками же, потому что ложек не держал, предлагал визитерам отведать вместе с ним это «кушанье». Таким способом не потворствуя своему вкусу, он и телу не давал покоя — ежедневно измельчал молотком стекло и камни в порошок, который перемешивал руками, — это занятие Иван Яковлевич называл истреблением бесов. Что до обращаемых к нему вопросов, то зачастую он отвечал неуместно, часто давал совершенно нелогичные ответы, бормотал что-то неразборчиво. Был грязный, нужду справлял под себя, порой откровенно глумился над визитерами — принуждал их за собой убирать, высыпал им на голову еду, бросался в них мелкими вещицами, непристойно ругался.

И вот еще несколько слов по поводу «мешанья кушаньев». В 1861 году публицист того времени Я. Горицкий опубликовал памфлет под названием «Протест Ивана Яковлевича на господина Прыжова за название его лжепророком», в котором «действо» это объясняется якобы самим Иваном Яковлевичем, в числе семи оправдательных пунктов его «апелляции» на брошюру И. Г. Прыжова о «житии Ив. Яковлевича, известного пророка в Москве» (выходу в свет которой, кстати, предшествовала статья в «Нашем времени» под названием «Иван Яковлевич, лжепророк»). Вот соответствующая цитата:

«Вы, милостивый государь, многое в книжке своей поставили мне в вину; а главным образом напоказ всему свету выставили мою бескомфортабельную жизнь, и жестоко осудили меня за то, что я, по великим постам, приносимые мне постные и скоромные кушанья мешаю вместе, и потом — сам ем и других кормлю, и все это, как вы говорите, имеет в глазах моих мистическое значение. Стало — обвинение ваше упало на меня от вашего непонимания моего действия; а потому считаю нужным его пояснить вам. Раз, как-то пришло в старую-глупую голову на мысль, что у вас, в свете, по великим постам, живут не так, как следовало бы, довольно разнообразно и с учреждениями святой церкви нашей не согласно. Я слышу например, что в эти святые дни, там у вас шумные балы, то — удалые концерты, то — в театрах живые картины, лотереи и разные иностранные фокусы, а на балах — большие стерляди, пьяная уха, жирные пироги разных названий, гуси, утки, поросята; а там — в то же время, редкие удары в колокола, большие и малые поклоны, потом — хрен, редька, лук, кислая капуста, черный хлеб и русский квас. Что это такое — думаю: в одном городе, да не одни норовы? Все, кажется, христиане православные, а не все живут православно? Первые мне очень не понравились; давай же — вразумлю их, чтобы и они жили по-христиански. Но как растолковать им, что жить им так не следует? Прямо так сказать? не послушают, — засмеются только; написать книжку? не могу; дай же составлю им такой винегрет из кушаньев, чтобы он опротивел им — всем; а если винегрет опротивеет им, то, думаю себе, наверно, тогда и беззаконная жизнь их опротивеет им, и будут жить по христианскому закону. Вот вам, милостивый государь, объяснение непонятного для вас мешанья кушаньев; пусть послужит оно толкованием и всей моей, странной для вас, жизни!»

И еще пару слов про бормотание и косноязычие Ивана Яковлевича. Зачастую оно толкуется в том смысле, что ему скучно было отвечать на бесконечные вопросы посетителей, за кого выйдет дочка на выданье, стоит или не стоит отдавать долг, как не прогадать при сделке. Вот он и общался сам с собой, отвечая на собственные вопросы. Раздражением от бесконечных посетителей, порой бывших просто невыносимыми, объясняется и его грубость.

Возвращаясь же к противникам Ивана Яковлевича, следует отдельно остановиться на одном из них, самом активном и весьма последовательном (неблагоприятно, хотя и в ироническом тоне, отзывался о юродивом еще писатель и журналист Михаил Пыляев, но для него Корейша — «загадочный и странный» человек, а не шарлатан). Речь про упомянутого выше И. Г. Прыжова, автора книги «26 московских лжепророков, лжеюродивых, дур и дураков», много страниц в которой посвящены Ивану Яковлевичу, представленному соответственно названию этого «сочинения».

В своей «Исповеди», которая начинается словами «вся жизнь моя была собачья», Иван Прыжов вспоминал, что по разным причинам он получил самое отвратительное воспитание, «хуже сына последнего дворника в Петербурге». В гимназию был отдан «болезненным, страшным заикой, забитым, загнанным, чуждым малейшего развития». Не принятый после гимназии на историко-филологический факультет Московского университета, он поступил на медицинский факультет, но не окончил курса. Покинув университет, Прыжов подвизался в Московской палате гражданского суда коллежским экзекутором и коллежским регистратором, то есть на низких должностях, служил в конторах частных железных дорог. В 1868 году он остался вовсе без работы и, как следствие, без средств к существованию, пытался найти подходящее место и зарабатывать на жизнь изданием своих сочинений, но безуспешно. Острое недовольство действительностью, разочарование в жизни усугублялось запойным пьянством, которое превратило его в хронического алкоголика. Однажды в приступе отчаяния Прыжов даже сделал попытку утопиться, однако и эта его затея успехом не увенчалась: пруд, в котором он вздумал свести счеты с жизнью, оказался всего по колено глубиной.