Д Рублёва - Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы

В конце концов злоба на весь белый свет привела его к жуткому, но вполне логичному финалу, первым шагом к которому стало знакомство и близкое схождение с Сергеем Нечаевым, теоретиком и практиком революционного насилия и терроризма. Прыжов вступает в нечаевское «Общество народной расправы» и принимается вести активную пропагандистскую работу среди «фабричных», по большей части в кабаках, запросив выделения денег на посещение питейных заведений.

В ноябре 1869 года Нечаев ложно обвинил одного из авторитетных членов «Народной расправы» студента Иванова и организовал его убийство, сделав его соучастниками четырех своих соратников — Нечаева, Успенского, Кузнецова, Николаева и Прыжова. Все происходило в старинном гроте на территории парка Петровской сельскохозяйственной академии. «Нечаевцы» планировали задушить Иванова шарфом, но тот отчаянно сопротивлялся. В какой-то момент Прыжов испугался настолько, что даже предпринял попытку переубедить Нечаева, отговорить от смертоубийства, однако взбешенный лидер «Народной расправы» пригрозил пристрелить. После этого Прыжов или держал за руки Иванова, или стоял в стороне, одно из двух, пока несчастного студента оглушали ударами дубины по голове, вслед за чем Нечаев сделал смертельный выстрел в голову жертвы. Арестованного вместе с подельниками Прыжова в 1871 году осудили на двенадцать лет каторжных работ и вечное поселение в Сибирь, где он и умер, озлобленный как на врагов, так и на друзей. Такой вот человек, считавший служителей церкви «первыми врагами культуры человека», последовательно «разоблачал» Ивана Яковлевича.

Самые же благожелательные слова о нем сказал немало и не единожды общавшийся с Корейшей и уже упомянутый ранее Александр Федорович Киреев, в своей биографической книге о юродивом. В предваряющем основной текст ее вступлении автор написал: «Многие из старожилов Москвы, вероятно, помнят то время, когда в Преображенской больнице умалишенных находился известный всей Москве „Иван Яковлевич“, который, получив высшее академическое образование и обладая от природы умом светлым, был для многих камнем преткновения, как образом своей юродствующей жизни, так и своими действиями, шедшими вразрез обычаям мира, и поэтому посещавшие его из одной лишь любознательности уходили с полным убеждением, что видели сумасшедшего; тогда как в то же время люди, чаще других бывавшие у него и с религиозной точки зрения глубже всматривавшиеся в его жизнь и действия, видели пред собою не то что не сумасшедшего, но даже и не простого смертного, а великого по терпению своему подвижника, добровольно презревшего мир, со всеми его благами, и принявшего вольную нищету и юродство, которое и св. отцами Церкви признается за самое высокое подвижничество».

А теперь приведем несколько примеров ясновидения и рассказов навещавших Ивана Яковлевича очевидцев, большое число которых составляли не только простые люди, мещане и купечество, но и чиновники, представители знати и образованного общества, вовсе не склонные без раздумья все принимать на веру.

Вот один случай, который убедил в прозерцании Корейши князя Алексея Долгорукова (согласно его «Органону животного месмеризма» [20] Этот же рассказ привел М. И. Пыляев в своем труде «Замечательные чудаки и оригиналы». ):

«Я любил одну А. А. А., которая, следуя в то время общей московской доверенности к Ивану Яковлевичу, отправилась к нему, обыкновенно для того, не предскажет ли ей чего-нибудь нового. Возвратившись оттуда, между прочим, рассказала мне, что она целовала руки, которые он давал, и пила грязную воду, которую он мешал пальцами. Я крепко рассердился на это и объявил ей формально, что если еще раз поцелует она его руку, или напьется этой гадости, то я до нее дотрагиваться не буду. Между тем, спустя недели три, она отправилась вторично к нему, и когда он, по обыкновению, собравшимся у него дамам стал по очереди давать целовать свою руку и поить помянутою водою, то, дойдя до нее, отскочил, прокричав три раза: „Алексей не велел!“ Узнав это, я решился к нему поехать и наблюсти за ним. Первая встреча моя была с ним: как только я взошел, он отвернулся к стене и начал громко про себя говорить: „Алексей на горе стоит. Алексей по тропинке идет узенькой, узенькой; холодно, холодно, холодно, у Алексея не будет ни раба, ни рабыни, ноги распухнут; Алексей, помогай бедным, бедным, бедным. Да, когда будет Алексей Божий человек, да… когда с гор вода потекет, тогда на Алексее будет крест“. Признаться сказать, эти слова во мне запечатлелись, и после этого я выучился трем мастерствам; хотя мне и объясняли эти слова ясновидящие и высокие, но, однако, день Алексия Божья человека я неравнодушно встречаю. Из наблюдений над ним, я утром более находил в нем созерцания, и многие такие откровенные вещи он открывал, что самому высокому ясновидцу только можно прозерцать; в других же иногда целыми днями он пустяки городил. Говорил он всегда иносказаниями».

За год до того, как началась Крымская война, Иван Яковлевич побуждал всех своих посетителей щипать корпию (это раздерганная до мягкости ветошь, которая в то время использовалась в качестве перевязочного материала) и настойчиво рекомендовал им дома заготавливать сухари. Уходящим он наказывал в следующий раз приходить с тряпками. Люди так и делали, усаживались напротив юродивого и принимались расщипывать на нитки ветошь, однако никто не мог уразуметь прихоти Корейши. Все прояснилось в июне 1853 года, с объявлением войны. Запасы корпии блаженный велел отправить по госпиталям, а заготовленные сухари отвезти на склады провианта.

18 февраля 1855 года Корейша выглядел сверх меры задумчивым, был грустен и ни с кем из посетителей не заговаривал, лишь посматривал на иконы да вздыхал тяжко. Люди стали было беспокоиться, как вдруг блаженный резко поднялся со своей подстилки и, оглядев всех напуганных визитеров блестящими от слез глазами, произнес: «Нет у нас, детушки, более царя, уволен раб от господей своих, он теперь как лебедь на водах, ныне Александр в правоту России свет». В тот момент никто из присутствовавших не понял, что имел в виду Иван Яковлевич. Однако на следующий день всем все стало ясно: по всей Москве распространилось известие о смерти императора Николая I и вступлении на престол цесаревича Александра Николаевича.

Как-то раз некая госпожа Ланская обратилась к доктору Саблеру, главному врачу Преображенской больницы, за содействием во встрече с известным всей Москве блаженным. Василий Федорович спросил у Корейши, согласится ли тот принять эту даму. Иван Яковлевич ответил положительно, однако поведение его во время визита Ланской весьма озадачило доктора: Корейша вопросы дамы игнорировал, но то и дело просил Саблера снять левый сапог, прибавляя, что он узок больно. Разумеется, доктор оставлял без внимания эти слова больного, однако по настоянию госпожи Ланской все-таки снял левый сапог. Лишь вслед за этим Иван Яковлевич принялся давать ответы на вопросы визитерши, а доктор был вынужден в течение всей беседы оставаться в одном сапоге. Надел он левый сапог после того, как вышел из комнаты Корейши. Завершив дневные служебные дела, доктор Саблер отправился домой в коляске. Ни с того ни с сего лошадь помчались стремглав, растерявшемуся кучеру не удалось с ней справиться, и ему и его пассажиру не оставалось ничего другого, как только прыгать из коляски на ходу. Неудачно приземлившись, Саблер сломал левую ногу. Она распухла так, что не представлялось возможным стянуть с нее сапог, и его пришлось разрезать. Через некоторое время госпожа Ланская напомнила Василию Федоровичу о пророческих словах.