Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

Жанна недолго оставалась в монастыре. Монашеская жизнь никогда не прельщала ее, и в один прекрасный день они с сестрой сбегают оттуда и отправляются в Бар-сюр-Об, где тотчас распространяется весть о том, что в самой захудалой из городских гостиниц поселились две герцогини, приехавшие сюда с целью предъявить права на земли, принадлежавшие их предкам. Жена председателя судебной палаты сочла своим долгом приютить у себя двух бедствующих молодых дам, которые, вероятно, спасались от таинственных врагов. Поскольку их гардероб оказался более чем скудным, она одолжила им пару своих платьев, что вызвало безудержный приступ веселья у присутствовавших при этом молодых людей, так как хозяйка отличалась весьма внушительными габаритами. Но на следующий день дамы так искусно перешили эти платья, что они стали им в самый раз. Жена председателя слегка удивилась, но затем ей постепенно пришлось свыкнуться с тем, что Жанна стала хозяйкой в доме. Гостьи приехали сюда на неделю, а прожили целый год, и этот год — как потом призналась сердобольная женщина — был самым несчастным в ее жизни.

Здесь Жанна познакомилась с Марком Антуаном Никола де ла Мотом, молодым дворянином, который служил в жандармском полку, расквартированном в соседнем Люневиле. В те времена общество в Бар-сюр-Об, как, впрочем, и повсюду в Европе, увлекалось постановками любительских спектаклей, и де ла Мот не без успеха принимал в них участие. Судя по всему, и Жанна была не лишена актерского дара, и они часто играли вместе. «И доигрались до того, — со старческим благодушием замечает Функ-Брентано, — что вынуждены были срочно пожениться». Это произошло шестого июня 1780 года.

У супруги председателя судебной палаты наконец-то появился повод выставить Жанну из своего дома, что она и сделала без промедления, и молодожены после непродолжительных скитаний переселились в Люневиль. У них родились близнецы, которые вскоре умерли, и Жанна, очевидно из соображений экономии, вернулась обратно в монастырь. Супруги уже по уши залезли в долги и жили на гроши, добываемые де ла Мотом с помощью каких-то афер. Как раз тогда он и получил графский титул.

Об этом человеке при всем желании нечего сказать, и нет нужды представлять его подробнее. Заурядное ничтожество, отвратительный, наглый и трусливый парижский хлюст, каких во Франции пруд пруди. (Каждый, кто там бывал, встречался с подобными субъектами. Похоже, что на галльской земле эта человеческая разновидность бессмертна.) Он брезговал любой работой, любил женщин, наружность имел весьма неказистую, но считал себя настолько неотразимым, что некоторые женщины даже принимали это на веру.

В сентябре 1781 года молодые супруги узнали, что покровительница Жанны маркиза де Буленвилье гостит в Саверне у кардинала Рогана. Таинственный внутренний голос, который обычно наводит одаренных людей на нужную мысль, подсказал Жанне, что следует немедленно собираться и ехать в Саверн.

Ей к тому времени исполнилось двадцать пять лет. У нее волнистые каштановые волосы, голубые выразительные глаза, обворожительная улыбка. Рот, правда, несколько великоват, а грудь, по словам современников, немного недоразвита, но это ее не портит. Самая главная притягательная сила заключена в ее голосе, в ее речах. «Она получила от природы опасный дар — умение убеждать, — пишет один из участников этой истории, а затем добавляет: — Что же до государственных законов и нравственных норм, то мадам де ла Мот самым естественным образом игнорировала их, причем без всякой задней мысли, так как даже не подозревала об их существовании».

Великие исторические писатели античности, как, например, Тит Ливий, прежде чем рассказать о каком-либо значительном событии, приводили различного рода предзнаменования, свидетельствовавшие о том, что данное событие непременно должно было произойти. Отчасти этого требовала их религия, которая состояла в основном из веры в божественные знамения, отчасти такой художественный прием помогал им сразу же воссоздать необходимую атмосферу. Просвещенный читатель, конечно, далек от подобных суеверий, и мы, естественно, тоже, но все эпизоды этой истории находятся в такой тесной связи между собой, что, пожалуй, имеет смысл остановиться на тех из них, которые при желании можно истолковать как знамения свыше.

Гёте проводил в Страсбурге самые плодотворные годы своей молодости, когда в этом городе по пути в Париж остановилась четырнадцатилетняя Мария Антуанетта. Здесь, на границе Франции и германских земель, на одном из рейнских островов — на нейтральной территории — ее в торжественной обстановке передали французам. (Только что в Вене был заключен ее брак с дофином, наследником французского престола. Дофина, находившегося в Париже, представлял на этой церемонии эрцгерцог Фердинанд.)

На острове построили роскошный павильон. За несколько дней до торжества Гёте подкупил охрану и отправился со своими друзьями в этот павильон, чтобы полюбоваться гобеленами, развешанными в залах. Большая часть из них производила приятное впечатление, особенно те, которые были сделаны по эскизам Рафаэля. Но самый большой гобелен, висевший в главном зале, привел Гёте в ужас. На нем была запечатлена мифологическая сценка: один из эпизодов истории Ясона, Медеи и Креусы. В своей книге «Поэзия и правда из моей жизни» Гёте так описывает поразившую его картину: «С левой стороны от трона можно было увидеть невесту, отчаянно боровшуюся за свою жизнь, справа отец (Ясон) стоял над убитыми детьми, а тем временем фурия (Медея) взмывала в небо на колеснице, запряженной драконами…»

«Как же так? — вскричал я, забыв о присутствующих. — Что это за безрассудство? Как можно юной принцессе, впервые попавшей в другую страну, показывать сцены такой ужасной свадьбы? Неужели среди французских зодчих, декораторов, обойщиков нет ни одного человека, который понял бы, какое значение имеют картины, как они воздействуют на разум и чувства и пробуждают инстинкты?»

Похоже, Гёте был прав. Друзья успокоили его, сказав, что никому, кроме него, такое и в голову не придет.

«Юная принцесса красива и изящна и столь же жизнерадостна, сколь и импозантна, — продолжает он в куртуазной придворной манере. — Мы прекрасно видели ее сквозь застекленные дверцы кареты. Она оживленно беседовала со своими наперсницами, насмешливо поглядывая по сторонам, как будто потешалась над сопровождавшей ее толпой». То есть она уже тогда производила впечатление человека, способного проезжаться на чей-то счет.

Затем Гёте упоминает, что вслед за первым дурным предзнаменованием вскоре имело место другое, гораздо более страшное: когда дофин прибыл в Версаль, в Париже устроили салют в его честь — и от этого возник пожар. Обезумевшая толпа начала метаться по перегороженным улицам, сминая полицейские кордоны. В результате тридцать три человека погибло и несколько сот получили тяжелые травмы.