Антал Серб - Призраки замка Пендрагон. Ожерелье королевы

К числу опасных пристрастий королевы относилось постоянное стремление находиться в гуще народа. Она буквально приходила в восторг, когда ломалась ее карета, и у нее появлялась возможность воспользоваться наемным экипажем. Немалым подспорьем для удовлетворения этой страсти служило ее увлечение театром, ибо, посещая театральные представления, она могла без всяких церемоний общаться со своими подданными, а при случае и проникнуть в обожаемый ею закулисный мир. Она сама была актрисой-любительницей, получив соответствующие навыки еще в Шёнбрунне, и, когда вышла замуж за дофина, частенько репетировала и разыгрывала со своими деверями и золовками разные пьески. На этих спектаклях присутствовал только один зритель — ее муж, — да и тот нередко засыпал во время представлений. Став королевой, она уже смогла демонстрировать свой талант перед придворными; любительские спектакли были самым главным развлечением версальского двора, и на это развлечение ежегодно тратилось 250 000 ливров.

В 1773 году Мария Антуанетта впервые появилась на костюмированном балу в Опере, и с тех пор стала постоянной участницей этих балов. Она наслаждалась возможностью находиться в толпе и вращаться среди парижан, не будучи узнанной. Она любила соприкасаться с ними не как со своими подданными, а просто по-человечески, как женщины общаются с мужчинами. Ее увлекала пикантность ситуации, она упивалась воздействием своих чар на окружающих и купалась в этой эротической атмосфере. Такое поведение, естественно, давало пищу для сплетен, поскольку некоторые узнавали ее, но не подавали виду и, пользуясь случаем, обращались с ней весьма фривольно. Иосиф II сурово порицал сестру за такое легкомыслие, считая, что оно может стать роковым для престижа французского королевства. И его беспокойство было не лишено оснований.

Мария Антуанетта наверняка уносилась в мечтах в те далекие времена, когда между правителями и народом существовали непринужденные идиллические отношения. Она не раз рассказывала мадам Кампан о своих предках, лотарингских герцогах. Когда кто-то из них нуждался в деньгах, он отправлялся в церковь и после молитвы поднимал над головой шляпу в знак того, что он просит слова. А потом говорил, сколько ему нужно денег, — и прихожане тут же в церкви собирали необходимую сумму.

Здесь самое время подчеркнуть, что причиной падения так называемого Старого режима явились не столько его пороки, сколько достоинства. Ибо пороков и злоупотреблений при Людовике XVI было гораздо меньше, чем в любой предыдущий период французской истории, зато чрезвычайно возросла благотворительность.

Если правящие крути общества начинают жалеть тех, кого считают обездоленными, идеализировать простых тружеников и воспевать в своей поэзии их нравственные качества да к тому же еще вынашивать планы реформ, направленных на улучшение их участи, это, конечно, выглядит очень благородно, но, во-первых, не может принести им большой пользы, а во-вторых, является дурным предзнаменованием, показывающим слабость правящих кругов. Это означает, что они утратили веру в себя, в свою богоизбранность, а стало быть, и потеряли право на существование.

Средневековые феодалы намного лучше понимали народ, чем те, кто решал его судьбу в восемнадцатом веке. Они жили среди народа, в своих поместьях, и практически делали для него гораздо больше, хотя и не задумывались над этим и не рассуждали на подобные темы. Они знали, что должны быть господа и должны быть холопы, ибо так установлено свыше, и, помогая нуждающимся, они тем самым выполняют Божью волю, ведь это их долг не перед народом, а перед Богом и собственной совестью. Им и в голову не могло прийти то, что впоследствии стали называть «хождением в народ», они не испытывали странной тяги к опрощению, и патетический призыв Руссо «назад к природе» не мог бы вызвать у них ничего, кроме недоумения, ведь для сословия избранных это было бы равносильно самоубийству.

Мария Антуанетта не понимала или, скорее, не хотела этого понимать. Конечно, ее общительность и доброжелательное отношение к окружающим, тяга к природе и приверженность тем романтическим идеалам, которые восторжествуют вместе с революцией, неприязнь к строгим рамкам испанского этикета, утвердившегося в Версале, и стремление быть человеком среди людей — все это не может не вызывать симпатии. Но быть человеком — не королевское дело.

Мария Антуанетта должна была стать для миллионов своих подданных той прекрасной и недоступной звездой, которая одним своим существованием вселяла бы в их души ощущение сказочного великолепия королевства, созданного для благоденствия народа. Но она так и не сыграла предназначенную ей роль, и это привело к тому, что она — так же как и ее блистательное окружение — потеряла веру в свое призвание к делам государственным, а тем самым лишилась и права на существование. Королева, которая не понимает, что значит быть королевой, ибо преклонение перед ней как перед женщиной ценнее для нее, чем блеск короны, не нужна народу. Мария Антуанетта не выполнила возложенной на нее высокой миссии — и постигшая ее участь была вполне закономерной.

Что касается ближайшего окружения королевы, то оно, надо сказать, было довольно обширным, однако к началу основных событий нашей истории в значительной степени поредело и, раздираемое придворными интригами, распалось на отдельные группировки. Последнее время Мария Антуанетта, которой опостылела постоянная закулисная возня версальской камарильи, предпочитала проводить время с иностранцами, а если кто-то предупреждал ее, что подобные знакомства могут иметь нежелательные последствия, меланхолично отвечала:

— Да, вы правы, но эти по крайней мере ничего у меня не просят.

В ту пору как раз и начали появляться легенды о любовных похождениях Марии Антуанетты. Имели ли они под собой реальную почву — это уже другой вопрос. Но их появление было неизбежно. Мало кого из исторических знаменитостей миновала чаша сия, ведь обыватели всегда проявляли повышенный интерес к их личной жизни, зачастую приписывая им свои собственные пороки. В двадцатом веке эту роль играют кинозвезды, чья интимная жизнь благодаря усиленному вниманию прессы становится всеобщим достоянием. В семнадцатом и восемнадцатом веках, в период расцвета монархий, общественное внимание было приковано к женщинам, находившимся рядом с королем, — и их жизненные драмы разыгрывались на глазах у многочисленных зрителей, как спектакли с участием популярных актрис.

А в восемнадцатом столетии все большее количество женщин оказывается в центре общественного внимания. Как мы уже упоминали, это был век женщин. В салонах знатных дам бурлила интеллектуальная жизнь, членство в Академии и успех театральных постановок зависел от прихоти высоких покровительниц. Финансисты сколачивали состояния ради своих дочерей — чтобы выдать их замуж за аристократов. Женщины правили государствами и определяли европейскую политику — достаточно назвать хотя бы Марию Терезию, Екатерину Великую, испанскую королеву Исабель Фарнесио, мадам Помпадур и мадам дю Барри. Как будто вновь вернулись времена матриархата, когда женщина была главой племени и обладала властью и собственностью, а выбранный ею мужчина существовал при ней наподобие трутня. В девятнадцатом веке положение выровнялось, наступило равноправие, которое в двадцатом веке сменилось самым реакционным патриархатом, когда женщины утратили все свои позиции, став заложницами политики, проводимой сильным полом. Наука пока еще не в состоянии объяснить причины, по которым происходит смена мужских и женских эпох; вполне возможно, что это причины не исторического, а биологического характера.