Олег Суворов - Орден Казановы

Решение явилось само собой, стоило Мореву бросить взгляд на забытые Николишиным газеты, которые практически ежедневно печатали объявления о сборе средств на сооружение очередного памятника на Бородинском поле — в следующем году Россия готовилась торжественно отметить столетие Отечественной войны 1812 года.

Чтобы утвердиться в своей идее, он взял и бегло пролистал свежий номер «Сына Отечества». «Объявляется подписка на памятник лейб-гвардии Литовскому полку... Батарейной № 2 и лёгкой № 2 ротам лейб-гвардии артиллерийской бригады... 3-му кавалерийскому корпусу... Павловскому гренадерскому полку... Конной артиллерии...»

При открытии этих памятников состоятся пышные торжества, куда непременно съедутся самые высокопоставленные лица империи, — и вот тогда...

Просияв от радости, Морев порывисто скомкал газету и, зловеще оскалившись, пробормотал:

— Пора, чёрт возьми, готовиться к юбилею!

Сёстры Рогожины пребывали в невесёлом настроении — после визита вооружённого шантажиста Елена с особой тревогой думала о судьбе мужа, а Ольга всячески пыталась отвлечь её от мрачных мыслей, поэтому на время запретила Николишину даже заикаться об их собственной помолвке.

Денис Васильевич решил хоть немного развеять гнетущую атмосферу ожидания неприятных известий. Вспомнив о случайной встрече в Летнем саду, он пригласил сестёр на премьеру любительской постановки «Евгения Онегина», в котором партию Гремина должен был исполнить Евгений Павлович Радомский. Именно Радомский да ещё следователь Гурский оставались для Дениса Васильевича теми людьми, с которыми он мог вспоминать события «давно минувших лет», не поясняя при этом, кого или что он имеет в виду.

Несмотря на свои шестьдесят пять лет, Евгений Павлович ухитрился сохранить прирождённую стать и изысканные манеры, поэтому как нельзя лучше подходил на роль старого генерала, влюблённого в свою молодую жену. Радомский с удовольствием снабдил Дениса Васильевича четырьмя пригласительными билетами на премьеру, наотрез отказавшись взять деньги. Спектакль давался с благотворительными целями и должен был состояться в одном из концертных залов Пассажа — того самого Пассажа, в который когда-то давно, целую жизнь назад, студент второго курса Медико-хирургической академии Денис Винокуров водил свою первую любовь Надежду Симонову смотреть кабинет восковых фигур...

Ещё в ходе первого акта Денис Васильевич пожалел о своём решении, однако виной тому были не ностальгические воспоминания молодости, а совершенно безобразная постановка лучшей оперы Чайковского, осуществлённая молодым режиссёром по фамилии Гурковец. Не будучи допущен на подмостки профессиональных театров, он использовал для своих декадентских экспериментов любительские спектакли.

Так, Онегин разговаривал с умирающим дядей по телефону, Ленский своим современным котелком, цветком в петлице и развязными манерами походил на приказчика; жеманная и густо накрашенная Ольга выглядела девицей из борделя на Шпалерной, а долговязая, унылая и некрасивая Татьяна смотрелась законченной старой девой. Но больше всех удивил мсье Трике, который исполнял свои знаменитые куплеты на балу, обмахиваясь букетом роз, словно любитель попариться в бане — берёзовым веником.

Это просто безобразие! — возмущалась старшая из сестёр Рогожиных в антракте. — Тут нет ничего от искусства, а царит дешёвый балаган!..

— Согласен, — виновато кивал Денис Васильевич, гадая про себя о том, в каком ещё нелепом виде появится в третьем акте сам Радомский. — Поэтому нам всем стоит отнестись к этому снисходительно — как к нелепому, но занятному зрелищу.

— А какая разница между искусством и зрелищем? — задумчиво спросила Елена.

— Ну, наверное, примерно такая же, как между древнегреческим театром и гладиаторскими боями, — неуверенно отвечал Винокуров.

Всё это время Николишин угрюмо молчал, не вмешиваясь в общий разговор, но стоило сёстрам удалиться в дамскую комнату, как он взял Дениса Васильевича за рукав и молча повёл его на прокуренную лестницу.

Тот был удивлён столь бесцеремонными манерами, но при первой же попытке освободиться Николишин так жалобно посмотрел на него, что Винокуров сдался. Они встали и оконной нише, где им никто не мог помешать, после чего Семён глубоко вздохнул и произнёс:

— У меня к вам просьба, дорогой Денис Васильевич.

— Слушаю, — холодно произнёс Винокуров, доставая портсигар и закуривая. Чтобы не придавать предстоящей беседе оттенок доверительности, он даже пренебрёг правилами вежливости и не предложил папиросу своему собеседнику.

— Вы не могли бы уговорить Ольгу Семёновну не тянуть далее с нашей помолвкой?

— Вот как? — удивился Денис Васильевич, никак не ожидавший подобною поворота, и тут же с холодной иронией добавил: — Вы полагаете, что моего авторитета для этого будет довольно?

— Ну, попробуйте хоть как-нибудь! — взмолился Николишин. — Она вас очень уважает... Сама мне говорила...

«Что за болван! — отворачиваясь в сторону, чтобы вы дохнуть табачный дым и скрыть брезгливую гримасу, подумал Винокуров. — Вот ведь нашёл, кого выбрать доверителем своих амурных дел! Да я скорее готов всеми силами отговаривать её выходить за такого типа...»

— Это всё, что вы хотели мне сказать? — вслух спросил он. — Если так, то...

— Нет, не всё... — и тут Николишин вновь удивил своего собеседника, заёрзав так, будто ему в сапог попал горящий окурок. — Если вы обещаете посодействовать в моём деле, то я бы мог... то есть попробую... если, конечно, получится... Дело трудное, да и полиция тоже... В общем, я бы мог поспособствовать освобождению господина Богомилова.

— Что? — разом вскинулся Винокуров. — Что вы такое говорите? Вы знаете, кто его похитил?

— Нет, не знаю, конечно, нет, — заторопился Николишин, — но кое-что я бы сделать мог... Во всяком случае, попытался бы, а там — как Бог даст...

— Однако, Семён Кузьмич! Стало быть, если я откажусь помочь вашим ухаживаниям за мадемуазель Рогожиной, то вы ничего не станете делать для Филиппа?

Почувствовав откровенную неприязнь, прозвучавшую в этом вопросе, Николишин понурил голову и пожал плечами.

— Ну, хорошо, но каким же образом вы могли бы содействовать его освобождению?

— Если бы вы поговорили с вашим знакомым — следователем Гурским и он бы согласился отпустить Мальцеву, которая, я уверен, ни в чём не виновата, то...

«Да тебя самого пора передавать в руки следователя! — ошеломлённо думал Денис Васильевич, пристально глядя на собеседника. — Что-то тут нечисто... Ведь этот бездельник фактически предлагает мне обмен! Кстати, для освобождения Филиппа можно пообещать ему что угодно...