Олег Суворов - Орден Казановы

— Почему вы такой мрачный? — прощаясь, спросила его Елена. Денис Васильевич вынужден был сослаться на головную боль, объяснив причину своего настроения лишь самому себе, причём в стихотворной форме.

Тем же вечером, едва ли не впервые за последние пятнадцать лет, на него нахлынуло вдохновение. Он немедленно сел за письменный стол и, записав неожиданно явившееся стихотворение, остался весьма доволен. Оказывается, поэт в его душе не умер, а всё это время лишь крепко спал!

Макар Александрович Гурский любил допрашивать женщин уже просто потому, что ему как любителю и ценителю прекрасного пола было гораздо приятнее общаться с ними, чем с мужчинами. Более того, если бы он когда-нибудь решил последовать примеру своего старинного приятеля профессора Слонима заняться преподаванием, то сделал бы это при одном условии: чтобы ему приходилось входить не в пропахшие потом, табаком и пивом мужские аудитории, а исключительно надушенные и шелестящие юбками женские. Впрочем, путь в юристы Российской империи женщинам был заказан, поэтому о подобном условии не приходилось и мечтать.

Надо признать, что подобные допросы давались старому следователю весьма непросто. В отличие от допросов мужчин, когда можно было не стесняться в выражениях, грозить и повышать голос, с представительницами слабого пола приходилось постоянно хитрить, сдерживаться и стараться избегать ситуаций, способных спровоцировать истерику и — упаси Бог слёзы. И хотя с годами Макар Александрович изрядно очерствел душой (если раньше вид плачущей хорошенькой женщины приводил его в состояние, близкое к панике, то теперь он научился воспринимать что внешне спокойно), подобные ситуации сильно действовали ему на нервы.

К счастью, мадемуазель Мальцева плакать явно не собиралась — напротив, она избрала наступательную тактику. Усевшись напротив следователя и выпрямив спину, она откинула назад красивую головку и, презрительно сощурив глаза, громко спросила:

— Ну что, папаша, ты так и будешь держать меня здесь из-за ошибки той дурищи, которую я и знать-то не знаю?

— Потрудитесь обращаться ко мне на «вы» и называть «господин следователь», — сухо отвечал Макар Александрович, который любил в женщинах почти всё, кроме дурного запаха и вульгарности. — Кроме того, не стоит оскорблять отсутствующих.

— Да ладно вам!

— Вы утверждаете, что незнакомы с той дамой, которая опознала вас на суде в качестве участницы вооружённого ограбления галантерейного магазина братьев Доменик?

— Какой магазин, что вы! — делано всплеснула руками Мария. — Я женщина бедная, и ходить в такие дорогие заведения мне не по средствам.

— Однако же именно там была куплена ваша шляпка! — сурово напомнил Гурский. — И я своими глазами видел, как вы входили в этот самый магазин, незадолго до этого распавшись с неким господином Николишиным.

— Ну, было дело... — слегка сбившись, отвечала Мальцева, по всей видимости, только теперь вспомнив тот случай. — И что теперь? Обвинять меня в каких-то ограблениях? Мало ли кто покупал там шляпки!

— Интересно, — вдруг усмехнулся следователь, — а кто научил вас так ловко уходить от слежки? Сменили шляпку, опустили вуаль и взяли под руку другую даму... Честно признаюсь, сударыня, но в тот момент вы меня действительно одурачили. Вопрос только: зачем?

— А просто так! — ответно усмехнулась молодая женщина. — Дай, думаю, повожу за нос старого чёр... то есть, простите, вас, господин следователь, — закончила она с преувеличенной любезностью.

— Ладно, допустим. А что вы можете сказать о своём знакомстве с Николишиным?

— С Сенькой-то? А чего тут говорить — кобель ещё тот. Да что он, разве только со мной знаком? В своё время специально по Лиговке шастал да к барышням приставал. Его даже в участок за это забирали. Балабол он, хотя поёт — заслушаешься! — на удивление охотно рассказывала Мария, пока её излияния не пресёк жёсткий вопрос Гурского:

— Зачем же вы ему руку-то прострелили?

— Что?

Макар Александрович грозно молчал, многозначительно глядя в глаза собеседницы. Нет, ошибиться было невозможно — на какой-то миг эти красивые глаза дрогнули и заюлили от страха. Эх, чёрт, как жаль, что самого Николишина и след простыл! Устроить бы им очную ставку, ни один бы не устоял!

Однако, увы! Сегодня утром Макар Александрович имел приватный разговор с Винокуровым, который рассказал ему о вчерашнем происшествии в Пассаже. Гурский немедленно послал своих сотрудников на квартиру Николишина, но оказалось, что тот не ночевал дома. И хотя один из филёров на случай остался караулить хозяина, надежды на его скорую поимку было мало.

— Что-то вы опять не то говорите, господин следователь, с напряжённой интонацией в голосе заявила Мария. — И зачем вам понадобилось запугивать бедную девушку?

— А зачем бедной девушке потребовалось запугивать почтенного профессора? — резко сменил тему Гурский.

— Ах, вот вы теперь о чём...

— Кто надоумил вас подать в суд на Ивана Ильича Сечникова, а? Только не врите, что сами такое придумали!

— Не буду! — с непонятной весёлостью откликнулась Мальцева и, уловим вопросительный взгляд следователя, пояснила: — Да Сенька Николишин и надоумил!

— Зачем?

— Деньги были нужны! — даже удивилась собеседница. — А Сенька и говорит: «Ты с ним наедине оставалась? Оставалась. Кто-нибудь видел, чем вы занимались? Нет. Ну так наплети, будто он тебя гипнотизировал и раздевать пытался. Скандала испугается, хрыч старый, и сам тебе отступного предложит!»

— А Сеньке-то что за выгода?

— Как — что? Да если б дело выгорело, я бы нашла, чем его отблагодарить.

— Ага! Значит, налицо имеется преступный сговор с целью мошенничества?

— Ой, нет! — спохватилась Мария. — Что вы! Это же мы просто так, шутки ради. Да вы поймите, господин следователь, этот старичок учёный мне даже симпатичен, просто деньги тогда были нужны позарез... Да и не хотела я на него в суд... так просто, чтоб попугать...