Сергей Щепетов - Воины снегов

— Не врёшь? — поинтересовался Петруцкий, выслушав доклад.

— Свят-крест, ваш-бродь! Свят-крест!

— Ты это прекрати, — поморщился капитан. — Тебе ли крестом клясться?! Вот такие вот каты и умучили Спасителя нашего!

— Почто ж хаете, ваш-бродь? — очень натурально обиделся Кузьма. — Спаситель, помнится, рек про блудную деву: «Кто без греха — брось в неё камень!» Оне хоть и жиды были, однако ж камня в неё не кинули. Уразумели, значится, что каждый со грехом!

— Это ты-то — дева!? Гы-гы-гы!

— Ваш-бродь, за намёки такие и обиду поиметь можно...

— Что-о-о?! Да как ты смеешь, смерд вонючий?!

— Прощения просим, ваш-бродь, а только смердами не бывали — ни отцы, ни деды наши. Кандальниками, убивцами, ушкуйниками — то было, а смердами — свят-свят!

— Ладно уж, языком-то не мели... — сбавил тон начальник. — Так что там Кириллка? Нешто и правда на людей кидается?

— Рычит, аки пёс цепной, — сё правда! Кидаться, однако, не кидается — слабоват больно. Всё Степан Никифорыча поминает... Мыслю я, коли этакого пса подкормить да с цепи спустить — всех порвёт!

— Так уж и всех?

— Ну, может, не всех...

— Подкормить, говоришь? Ладно, ступай... И присматривай за ним, слышь, присматривай!

— Сполню, ваш-бродь! — подобострастно заверил Кузьма, пятясь к двери. — Всё сполню! Только...

— Что ещё?!

— Н-ну... Эта... Пожаловали б вы мне рублёв пять, ваш-бродь...

— Ах ты, сукин сын! Тебе всё мало?! Проигрался, поди?

— На зароке я, ваш-бродь, — склонил голову служилый. — Не играю боле. Девку-ясырку у Митьки Кривого прикупить хочу — без бабы-то плохо.

— Страхолюдину эту?! Да ей цена красная — полтинник!

— Не отдаст за полтинник Митька. С лица-то не воду пить, а девка хозяйственная...

Этот диалог, конечно, слышало множество ушей. Зато взглядов, которыми собеседники обменивались, не видел никто. А взгляды эти означали, что драгунский капитан и служилый с сомнительным прошлым прекрасно понимают друг друга. Оба знают, что женщина-мавчувенка, о которой идёт речь, отличается от прочих не внешностью и кулинарными способностями, а тем, что вполне прилично говорит по-русски — она толмачка! При всём при том запрошенная сумма (по «безналу», конечно) значительно превышает её стоимость — деньги нужны на что-то другое.

— Ну, ты... — капитан матерно выругался. При этом его взгляд и интонация содержали как бы обещание подумать над предложением. — Ступай, Кузьма!

Узников вывели на очередной «выпас» — собирать то, что осталось на ближних ягодниках. Ничего там, конечно, не осталось, но пройтись по вольному воздуху, понюхать дым «нормального» человеческого жилья, увидеть хоть какие-то лица, кроме постылых сокамерников, — это ж почти счастье. На пути к острожным воротам, однако, случился эксцесс: дверь одной из крайних изб со скрипом открылась, и на крыльцо выбралась баба — нормальная сибирячка (среди её предков, похоже, были и русские) средних лет. В своих засаленных тряпках женщина выглядела грушеобразно — тощие плечи, плоская грудь и широченный (но тоже плоский) зад при откровенно коротких ногах. Впрочем, до её ног никому дела не было, поскольку мини-юбки в этом мире ещё не изобрели. Служилый, бывший в тот день конвойным, предложил бабе пригласить его в гости — кваску попить. На двусмысленный обиняк женщина ответила громогласно и однозначно — в том смысле, что импотента-сифилитика она не желает, а хочет вон того — кудрявого. Процессия остановилась, и государевы узники покорно слушали, как их охрана упражняется в светском остроумии с местной дамой. Совсем не сразу до Кирилла дошло, что речь идёт именно о нём.

Вообще-то, подкармливать заключённых для местного населения считалось почти обязанностью — богоугодным делом. В данном же случае побега никто не опасался, спешить было некуда — так почему ж не пойти навстречу пожеланиям трудящихся? Охрана и пошла: выпихнула Кирилла из «строя» и с похабными шуточками с рук на руки передала сердобольной бабе.

— С собой бы дала, — пробурчал Кирилл, неловко усаживаясь за стол. — В избу-то зачем звать?

— Так ведь отымут, — совершенно справедливо ответила женщина. — А на всех вас не напасёшься! Кушай вот...

Учёному предстояло одолеть горшок варева из рыбьих голов и приличную груду самой рыбы — в варёном виде. Что он и сделал.

Такие заходы в гости сделались почти регулярными. Более того, женщина время от времени приходила к аманатской избе, требовала, чтобы к ней вывели «кудрявого», и индивидуально кормила его — прямо на крыльце, у всех на виду. При этом она плотоядно на него посматривала и жалостливо вздыхала. Причину столь вольного поведения и относительного благополучия женщины, имеющей троих малолетних детей, Кирилл выяснил без особого труда: Настасья — казачья вдова, и от казны ей положено содержание. Кроме того, она состоит в интимной связи с доброй половиной мужского населения острога, причём небесплатно. Старожилы, конечно, давно обзавелись туземными «подругами», а вот команда, прибывшая с Петруцким, испытывает в женщинах острый недостаток.

Наконец-то выпал настоящий снег, который таять уже не собирался. Народ усиленно занимался заготовкой рыбы по последней открытой воде. Возле острога стали появляться оленьи и собачьи упряжки ясачных мавчувенов. Они привозили, в основном, пищевые припасы — оленьи туши и рыбу. В остроге как бы началась страда, и Кирилла стали призывать «на дело». Как оказалось, на этом глухом краю российской ойкумены бюрократизм процветает со страшной силой. Вся ясачная публика поимённо записана в особые книги, где отмечается, кто что когда принёс, чего и сколько остался должен. Имелась и расходная статья — какие подарки выданы. Всё это делопроизводство представляло собой целый ворох исписанной бумаги. Каждая запись могла стоить человеческих жизней, могла обречь кого-то на голод и рабство, а могла и обогатить. Скажем, «фонд» государевых подарков, при острейшем дефиците любых «европейских» товаров, представлял собой, по-видимому, целое состояние и, несмотря на записи, крайне трудно было поверить, что их действительно кому-то выдавали просто так. При всём при том прежний острожный писарь-целовальник находился под следствием и сидел в арестантской избе, а новый до крепости не добрался, поскольку примкнул к Шишакову.

В прежней — научной — жизни Кириллу приходилось иметь дело с документами XVII—XVIII веков, хотя специалистом он не был. Не слишком корявую скоропись он мог кое-как разбирать и даже умел имитировать её на бумаге — знатоки говорили, что получается очень похоже. Оказавшись, очевидно, в безвыходном положении, острожное начальство попыталось заставить Кирилла принять бухгалтерию, от чего тот сначала категорически отказался. Это привело к ужесточению режима — перестали выводить на прогулки, что ломало все надежды и смутные планы. Тогда Кирилл затеял подобие торга — разбираться в старых записях он не будет (по малограмотности!), а станет писать по новой. За это ему должны давать мясную пищу два раза в день и разрешить ночевать... Ну, скажем, в ясачной избе, поскольку она всё равно охраняется. Не сразу, но условия были приняты.