Сергей Щепетов - Айдарский острог

— Нам тоже надо туда, — сказал Кирилл. — Поехали.

— Друг, — устало вздохнул Чаяк, — я не знаю имени беса, который на этот раз вселился в тебя.

— При чём тут бес?!

— Разве ты сам не понимаешь? Разве не чувствуешь, что твоими глазами видит, твоими ушами слышит кто-то другой? Воин Кирь смел и умён, он умеет слушать умные советы, он много знает и редко ошибается. А этот новый бес... Он не такой — скорее, наоборот.

— Чаяк, очень тебя прошу: не пудри мне мозги!

— Что?!

— Ну, говори прямо!

— Остановись и подумай — тогда мои слова будут не нужны, — твёрдо ответил купец и разбойник. — Надо возвращаться домой, здесь нам нечего делать!

— Но там собираются воины, — наивно сопротивлялся Кирилл. — Будет новая битва с менгитами!

— Нет, — качнул головой Чаяк, — это будет не битва...

Они всё-таки прибыли к месту сбора ополчения. Оно оказалось огромным — человек пятьдесят. Из них половина — новобранцы, то есть молодёжь, впервые ступившая на «тропу войны». Собрались ещё не все, и в ожидании отставших парни развлекались демонстрацией друг перед другом боевых навыков. Кирилл не смог даже добраться до полога, в котором «деды» обсуждали планы военной кампании, поскольку сразу по прибытии получил несколько предложений, от которых отказаться нельзя. А именно: пробежаться наперегонки, побороться на снегу, пофехтовать копьями. Доказать сверстникам, что ты «великий воин», можно было только убедительными победами в «спортивных» единоборствах. Смотреть, как фехтует и борется «новенький» воин, собрались все, включая предводителей. Конечно же, случилось то, что и должно было случиться: пару поединков на копьях Кирилл выиграл, а первый же борцовский проиграл. После этого к «начальству» можно было даже не соваться — он как бы стал одним из «рядовых», которым положено слушаться старших, а не давать им советы.

— Давай ты, Чаяк! — взмолился учёный. — Тебя они послушают! Ведь опять полезут под пули со своими луками! Их перебьют, как куропаток! Нас мало, поэтому нельзя допустить фронтального боя: надо устроить засаду, надо атаковать менгитов на марше и сразу уходить в тундру! Они станут преследовать, и тогда... Чему ты улыбаешься?!

— Я не улыбаюсь, Кирь, я плачу. Здесь шестеро «сильных». Все они знают Чаяка, каждый из них хочет быть «сильнее» его. Они, конечно, выслушают меня — чтобы посмеяться, чтобы сделать наоборот. Тебе только рёбра помяли, а мне придётся драться с ними всерьёз!

— Можешь не продолжать, — махнул рукой Кирилл.

Он вдруг почувствовал себя маленьким и беспомощным — как в детстве. Захотелось, чтобы кто-то большой и сильный поддержал, взял под защиту, чтобы отругал или похвалил (не важно!), но чтобы снял с совести груз ошибок. Это чувство, эта потребность не первый раз возникали за последнее время. В такие моменты Кириллу почему-то вспоминалась Луноликая. «Наверное, я, как вампир, заряжаюсь от неё биоэнергией, перенимаю её жизненную силу. Без такой подпитки я слабею, начинаю терять контроль над событиями, люди перестают мне верить. Смешно, но я испытываю потребность, которая сродни голоду — увидеть, поговорить, прикоснуться. Нет, секс тут ни при чём — это из другой оперы».

— Грузимся, Кирь? — привычно угадал его мысли Чаяк. — Она ждёт тебя.

— Грузимся, только...

— Да, — кивнул таучин, — мы должны увидеть этот бой, чтобы рассказать о нём людям. Надо подыскать хорошее место. Думаю, уже скоро...

Место, они, конечно, нашли. И увидели всё, что хотели.

Конечно же, настоящего фронтального сражения не получилось — слишком неравны были силы. На марше караван Петруцкого растянулся на добрый километр — шли в один или два следа с авангардом, арьегардом и фланговым охранением. Разъезды мавчувенов на лёгких беговых нартах шныряли далеко впереди и по бокам. Ни о какой засаде, ни о каком внезапном нападении в таких условиях не могло быть и речи. Ополчение таучинов вступило в бой с группой мавчувенов, высланных вперёд.

Противники вяло перестреливались из луков, пока не подошли основные силы русских. Оценив численность противника, Петруцкий послал в бой «сотню» казаков, состоявшую человек из тридцати. После двух ружейных залпов служилые пошли врукопашную, точнее, погнали в неё своих союзников. Между тем не задействованный в бою личный состав занялся разбивкой лагеря и захватом движимой добычи. Похоже, никаких беженцев в этот раз не предвиделось — плен или смерть. Последние таучинские воины, прижатые «превосходящими силами» противника к скалистому склону, дружно покончили жизнь самоубийством.

Наблюдателям пришлось долго ждать, пока победители переловят людей и оленей, чтобы уехать незамеченными. У Кирилла словно какой-то нарыв на душе прорвался.

— Ну, скажи мне, Чаяк, объясни, что это за бред такой?! И таучины, и мавчувены не моргнув глазом принимают «добровольную смерть» — не боятся они её! Все обожают устраивать поединки один на один, а в настоящем бою ведут себя как последние трусы! Ну, объясни мне, какой гвоздь в башке не позволяет использовать прежний опыт?! Тогда — на берегу — таучины перестреливались и отступали, хотя их было больше. Если б не мы, их бы сразу разбили! Почему нельзя было пойти в атаку с копьями?! Я бы мог подумать, что люди слишком боятся русских, но, когда таучины воюют с мавчувенами, происходит то же самое! Или вот сейчас: воинов прижали к склону, победить им уже не удастся, ну так деритесь до конца! Убейте перед смертью побольше врагов! Зачем же облегчать им задачу, зачем резаться самим — в бою?!

— Я не понимаю твоего гнева, друг, — вздохнул воин. — Да, смерть не страшна, она — благо. Даже если это смерть от руки врага. Но уйти в «верхнюю» тундру насильно, уйти против своей воли, это очень плохо. Это — отвратительно!

«Вот! — осенило Кирилла. — Вот она — разгадка! Кажется, Кочергин писал, что прикоснуться к человеку помимо его воли — это унижение, а высшее унижение — забрать жизнь. Учёные моего мира так и не поняли, почему толпы „лёгких на смерть" аборигенов разбегались перед кучкой вооружённых конквистадоров, каждый из которых дорожил своей жизнью и считал самоубийство грехом. А всё просто: первобытное мышление категорически разделяет одно и то же действие: добровольное — хорошо, а насильственное — плохо. Описаны же первобытные племена, в которых на обрядовых действах мужчины надрезали себе вены и поливали присутствующих своей кровью. При этом те же люди чуть ли не любую случайную царапину с кровотечением считали смертельной и ложились под куст — помирать. Так и тут... Даже летальный проигрыш поединка не воспринимается как насильственное отнятие жизни, а вот массовый бой — это другое. Чтобы всерьёз рисковать в нём жизнью, „нецивилизованному" воину нужна совсем уж запредельная смелость. В истории нашего мира таучины тем и выделялись среди соседних племён, что такой „смелости" у них было чуть больше.