Сергей Удот - Морской наёмник

— Чтобы мог сказать я, попирая ногами труп последнего еретика: quorum pars minima fui [155] Quorum pars minima fui (лат.) — «в чём и моя малая доля». .

— Ага, 16 ног на теле, да только б дожить до сего светлого дня. — Макс не только остроглаз, но и остроух.

Гюнтер на него только зыркнул сердито, словно на будущее запоминая, и закончил как-то странно:

— Мы, оглядываясь, видим лишь руины.

Молитва, впрочем, особо не затянулась: не то ещё наложит какой-нибудь выжига наглючий лапу на повозку, к коей так душа Гюнтерова стремится! Как говорится, res nullius cedit primo occupanti [156] Res nullius cedit primo occupanti (лат.) — «ничья собственность становится собственностью первого овладевшего ею». Одно из положений римского гражданского права. . Ведь армия, как всем известно, состоит из трёх частей: первая на земле — сплошь мародёры да грабители; вторая — в земле; третья — пока что посерединке, то есть в госпиталях и чумных бараках. И главная опасность — от части первой, от этой бесшабашной ватаги оборванных, полуодетых нищих и калек, кое-как и кое-чем вооружённых, но поголовно с бездонными сумками и мешками.

Оберут же тела ещё тёплые те, кто за ним топает, как всегда лениво переругиваясь и богохульствуя. Они, кстати, и не ругались, а пытались меж собой договориться: если, мол, Гюнтер опять попробует навьючить их своими книгами — дружно всем отказаться. Потому как опыт у них уже есть. Уже повезло им потаскать «сокровища духовные», как Гюнтер объяснял, цены не имеющие. Нет, была там и впрямь одна с окладом богатым, даже вроде каменья самоцветные мерцали. Но та первой на глаза Гийому попалась. Так что Гюнтер её и не увидел вообще. Ну и потом никто не проговорился, на какие шиши целых два дня все вдупель. А вот то, что он им всучил и что они честно, кряхтя, таскали битую неделю, потом еле маркитанткам в качестве обёрточной бумаги удалось всучить — селёдку и ветчину для особо привередливых чистоплюев заворачивать. Естественно, ни за какие не за большие тысячи, а за сущие гроши, кои тут же и проели. Разве что скудные порции в красивые кульки были упакованы. И Гюнтер ничего не смог возразить. Потому как когда пушки гремят, мушкета в долг не выпросишь, а умная бумага только на пыжи и годится. Да ещё поругивалась Гюнтерова команда — пока он, ландскнехт-латинист и командир к тому ж, впереди топает, — что в обозе у еретиков чёртовых упёртых явно шаром покати. Потому как они, почитай, всю жизнь на посту строгом, и напиткам всем предпочитают воду. Так что хорошо, если хоть по куску сухаря на брата перепадёт.

Кстати, тут они совсем зазря еретиков побитых за скупердяйство корили. Возница у тех, видно, не столь сдвинутым оказался, чтобы на манну небесную рассчитывать: скорее всего, как и все сейчас, насильно мобилизованный с телегой и упряжкой. Кто его знает, на сколько привлекут? Бывает, что загребут в одну армию, а по дороге то да сё — глядишь, уже их противники тебе в телегу свои припасы валят да свой конвой налаживают. Поэтому и запасся по полной. Увесистым мешок оказался. А в нём — лепёшки, проложенные ломтями копчёного мяса, сыр и фляжка, на две трети полная. И от еретиков тож подарочек случился: мешок сухарей зуболомных среди книг приторочен. Ну так живот наш — Бог наш, — он нами и завтра помыкать начнёт.

Такого запасливого молодчика они бы и сами припрягли, кабы не бросился в горячке почему-то еретикам помогать. Сам не ушёл, а вот лошадь его одна «ушла»-таки: кто-то пошустрей оказался и лихо нашу, почитай, уже собственность «подковал». Книги-то ему задарма не нужны были. А вторую лошадь надёжно так стреножили — двумя пулями. То ли еретики, чтоб, значится, нам не досталась, то ли, скорее всего, сами: когда первый залп из кустов густо засадили.

И наступил вечер. И Гюнтер, ставший даже как-то больше ростом и важным донельзя, в едином лице представлял и инквизитора великого, и палача. Приговорённых в этот раз было много, даже чересчур. Потому не до формальностей. Бегло просматривал томики, тома, томища, пробегал наскоро глазами пару строк. Иногда хмурился ещё больше, иногда закрывал на миг-другой глаза, шлёпал губами, причмокивая, как бы пробуя цитату на вкус. И — в огонь, в огонь! Никаких дров не надо! Перед этим, правда, ещё обстукивал внимательно обложку и корешок: вдруг кто монетку-другую заховал али бумажку секретную до поры? Напрасные потуги, разумеется. Пламя до небес. Народ-то всё дальше отодвигается, всё шире круг, один палач книжный упорно сидит на месте, хотя скоро и бровей и прочей растительности на лице лишится. И видно, что счастлив он выше всякой меры. Словно они со старым вином телегой завладели.

Иногда Гюнтер снисходит до разговора со своей паствой неразумной, на вопросы людишек глупых отвечая и не особо даже через огонь высматривая, кто именно любопытствует.

— Странно. Ты то палишь книжонки, то чуть ли не молишься на них.

— Запомните, глупцы: всё, что может ещё послужить вящему прославлению Господа нашего, должно идти в дело. Ведь мы же берём под свои знамёна всех желающих, особо в вере не экзаменуя. И те, кто вчера ещё тешили дьявола в рядах армии безбожной, сегодня храбро кровь льют за дело святое.

— Ага, и наоборот, соответственно.

— Вот именно. Из книги можно выпалить вернее, чем пулей из ружья: на страх еретикам. Но и они ответно могут вдарить.

— Оставь хоть подтереться!

— Ага, задница волдырями пойдёт от подтирки такой.

— Богомерзкие еретические писания. Вот ещё... и вот... Здорово горят, бесовы листки! А вот ещё одна затесалась. Любопытно... Смотри-ка, наша, духовного содержания. A-а, и её до кучи — в огонь! Она ж вперемежку с еретическими валялась — могла, значит, дьяволовым семенем заразиться. Ведь и любой здоровяк, попав в чумной город, рано или поздно отдаст богу душу. Вот и метами, гляжу, всякими непонятными на полях густо испещрена... чистая каббала! Посему — в огонь. Она у нас даже не еретик поневоле, a haereticus relapsus [157] Haereticus relapsus (лат.) — еретик, вновь впавший в еретизм после того, как ранее отрёкся от него. .

И ещё что-то значительно, важно, сердито выговаривал им мудрец Гюнтер... Но Михелю уже швырнуло в лицо доброй горстью мокрого снега пополам с солёными брызгами, и он, отлетая, успел только крикнуть им, таким живым и таким родным:

— Но ведь я же не могу сгинуть вот так вот, по-глупому, пока меня хоть кто-то помнит на этой земле!

Почему, почему именно Гюнтер, книжник и изувер? Что, что ты мне хочешь сказать, являясь мёртвым к умирающему? Как ты там утверждал — «Мудрость нас всех переживёт»?

— Где, где я поступил немудро, неумно, что вынужден подыхать теперь в своём капитанском кубрике, на борту уже ставшего моим корабля?! Где ошибся, свернув не туда? Ведь я же пережил тебя и всех друзей, и совершил-таки прорыв!.. И подыхаю вот теперь в кубрике уже ставшего было моим корабля... В монахи, что ли, надо было податься? Да лучше уж сразу голову в петлю... Не покидайте меня, Гюнтер и всё!.. Пока вы со мной...