Джон Джейкс - Рай и ад. Великая сага. Книга 3

Он выждал еще несколько мгновений и потянулся к окну. Грязные пальцы осторожно протиснулись в тонкую щель между коробкой окна и верхней частью рамы. Ветер только что сорвал с его головы краденый цилиндр. Он попытался схватить его, но правая нога соскользнула, издав скребущий шум. Цилиндр улетел прочь. Бент стиснул зубы, мысленно выругавшись. Как раз этот шум в прошлый раз и привлек к окну жену Хазарда.

Он напряженно застыл, выжидая. Но ничего не произошло. Видимо, она не услышала. Он медленно сполз на карниз мансарды и начал очень осторожно открывать окно.

Всмотревшись в щель, он увидел освещенную газовой лампой красиво обставленную комнату. За кроватью с пологом, перед туалетным столом, сидела женщина, она держала возле уха серьгу и рассматривала себя в зеркале.

Он резко открыл окно, перебросил искалеченную ногу через подоконник и запрыгнул в комнату.

Стрелочники с фонарями в руках отцепили частный вагон. Над тусклыми городскими огнями Джордж видел сияющие на склоне холма окна Бельведера. Слева от него небо отсвечивало красным – на заводе работала ночная смена.

Собираясь уже выйти из вагона, Джордж ощутил редкий миг безмятежного покоя. В Питтсбурге они с Юпом Смитом договорились о покупке литейного завода Макнили. Макнили, один из первых металлургов Пенсильвании, умер прошлым летом, и Джордж сразу решил попытаться купить завод у его наследников. Производство Макнили идеально подходило для модернизации под новый бессемеровский процесс плавки.

Этим вечером он возвращался домой, окрыленный успехом. Завод Макнили был у него в кармане, а здесь, в Лихай-Стейшн, цеха работали день и ночь, выпуская продукцию по любым заказам – от железнодорожных рельсов до кованых украшений и металлических рам для новой чикагской фабрики «Пианино Фенуэя». Все это не могло не радовать, поэтому Джордж пребывал в прекрасном настроении, созвучном общему настроению всего Севера в эти дни. Север претерпевал сейчас небывалый расцвет. После четырех лет кровавых расправ и лишений – лет, ясно показавших, что любая война противоречит человеческой природе, – американцы всех слоев с какой-то неистовой одержимостью бросились зарабатывать деньги, и промышленность Севера стремительно возрождалась из пепла, как птица феникс.

Никакой заслуги политиков в этом не было. Джордж благодарил Бога за то, что уехал из Вашингтона еще до окончания войны. Он бы просто не смог терпеть все эти грязные интриги и подсиживания. К тому же из некоторых разговоров, услышанных в Питтсбурге, он предположил, что очень многие просто устали от политических войн. Устали от напыщенных речей Джонсона о конституционных принципах, устали от попыток радикалов объявить ему импичмент и, как это ни печально, устали от темы борьбы за права негров.

Как обычно, политики не замечали смены настроений в стране или просто не обращали на это внимания. Но сигналы звучали отчетливо. На осенних выборах республиканцы проиграли в Нью-Йорке и Пенсильвании, а в Огайо, Мэне и Массачусетсе их большинство изрядно поубавилось. Референдумы об участии в голосовании негров провалились в Канзасе, Миннесоте и Огайо, то есть в штатах, считавшихся просвещенными.

Несмотря на потерю электората, радикалы продолжали двигаться своим прямолинейным курсом. Джонсон оставался для них архиизменником и даже архидемоном, как назвал его мистер Ботуэлл из Судебного комитета палаты представителей. Комитет одобрил импичмент Джонсону четырьмя голосами из пяти, хотя некоторые умеренные республиканцы, с которыми Джордж был согласен, и среди них Уилсон от Айовы, отказались принимать участие в этой травле. Как и палата представителей в целом. Седьмого декабря она проголосовала против импичмента с результатом сто восемь против пятидесяти семи.

К сожалению, это не остановило радикалов. Они продолжали искать основания. Уэйд, друг и покровитель Стэнли Хазарда, уже вел себя в сенате как президент, и конгресс вполне мог бы назвать его президентом Соединенных Штатов в случае отставки Джонсона.

Друг Вирджилии Тад Стивенс ждал этого с большим нетерпением. Говорили даже, что только мечта об устранении Джонсона еще держит старого радикала в этой жизни. Вместе со своими сторонниками Стивенс хотел отдать Джонсона под суд за чудовищную узурпацию власти, и одно поражение в палате представителей не могло остановить их. Какими же злыми порой становятся люди, находясь в плену своих убеждений.

– Наконец-то! – простонал Юп Смит.

Он прижал большим пальцем верхнюю вставную челюсть и другой рукой взял саквояж и зонтик. Мужчины попрощались с проводником-валлийцем и чернокожим поваром, которые ехали вместе с ними в вагоне. В нескольких футах от крытой платформы стоял экипаж.

– Прости, что мы так припозднились, Бад, – сказал Джордж, садясь в карету и стряхивая воду со шляпы. – На рельсы упало дерево, и поезд задержался на целый час. Спасибо, что дождался.

– Всегда рад вам помочь, – откликнулся Бад через окошко в крыше. – Кстати, мистер Хазард… тут недавно в городе какой-то тип все о вас расспрашивал.

Джордж передвинулся, оставляя ворчливому юристу побольше места.

– Кто такой?

– Он не назвался. На вид очень подозрительный. Нога у него еще покалечена, похоже на войне. Леон из отеля сказал ему, что вы на какое-то время уехали. Может, он хотел вам что-нибудь продать?

– Ну да, к таким мне не привыкать, еще с Вашингтона.

– Если вы закончили свою милую беседу, – проворчал Юп, – мне бы хотелось поскорее добраться до своей постели. Я уже старый.

– Не повезло тебе.

У Джорджа ныли все кости – неужели подхватил грипп? Он дал знак Баду, и карета, покачиваясь, поехала по безлюдным улицам.

Еще секунду назад зеркало было пустым, как вдруг его заполнило отражение мужчины. Констанция отшатнулась от туалетного столика. Она была настолько потрясена и испугана, что даже не заметила, как уронила серьгу, которую держала в левой руке. Вторую она успела вдеть в ухо.

Мужчина прыгнул к ней, уткнув колено ей в спину и зажав ладонью рот.

– Тихо! Только пикнешь – убью! – Он еще сильнее нажал коленом, демонстрируя свои намерения; ее спину пронзила резкая боль.

От ужаса она ничего не понимала. Ее взгляд метнулся к отражению в зеркале. Кто этот небритый пузатый урод в насквозь промокшей одежде? Глаза как у помешанного; под ногтями грязь, и как же от него воняет…

– Не понимаешь, кто я, да? Один старый друг! – Он хихикнул, повисшая на губах капля слюны сорвалась, упала на ее плечо и расплылась темным пятном на шелке рубашки. – Старый-престарый друг твоего муженька. Когда-то в Мексике он и его прихвостень Мэйн прозвали меня Мясником. Мясник Бент!