Джон Джейкс - Рай и ад. Великая сага. Книга 3

– Дважды. И думал, что уже заплатил свой долг.

– Жизнь не всегда логична, Джордж. Кто-то так никогда и не встречается с этим чудовищем. А кто-то видит его снова и снова, и кажется, что в этом нет никакого смысла. Но он есть. Когда такое случилось со мной после смерти Грейди, мне понадобились годы, чтобы понять это. Так кончается наше детство, Джордж. Родители называют это взрослением, но используют это слово слишком уж небрежно. На самом деле взросление – это когда ты смотришь на то чудовище и понимаешь, что оно бессмертно, а ты – нет. И сделать с этим ничего нельзя.

Опустив голову, Джордж стоял возле письменного стола. Рядом с обломком метеорита и веточкой горного лавра лежала старая замызганная касторовая шляпа. Ее нашли на лужайке под окном спальни, в которое проник Бент. Джордж вскинул руку, чтобы смахнуть шляпу со стола, и нечаянно сбросил вместе с ней ветку лавра. Он наступил на нее ногой и раздавил.

– Я не могу с этим смириться, Джили. Не могу!

У Мадлен разрывалось сердце. Ей хотелось обнять Джорджа, прижать к себе, утешить. Такое сильное чувство к этому человеку, который был лучшим другом ее мужа, удивило и немного смутило ее. Порозовевшие щеки выдавали ее, но, к счастью, никто ничего не заметил. Она быстро взяла себя в руки, отвернулась и прижала к глазам платок.

– Джили… – Теперь Джордж говорил спокойнее. – Не могла бы ты или Мадлен найти Кристофера Уотерспуна и попросить его зайти? Я бы хотел начать приготовления к отъезду.

Вирджилия не поверила своим ушам:

– Прямо сегодня?

– А почему не сегодня? Не думаешь же ты, что я вернусь туда, буду напиваться и слушать дурацкие шутки?

– Джордж, эти люди – твои друзья. Они ведут себя так, как всегда ведут себя люди на поминках.

– Черт, хватит мне морали читать. – Краткая близость, возникшая между ними, когда он впервые назвал ее Джили, растаяла без следа. – Во время моего отсутствия Уортерспуну придется управлять заводом, у него будет очень много дел, к тому же они с Юпом должны запустить производство в Питтсбурге.

– Я не знала, что ты уезжаешь, – сказала Мадлен.

Джордж коротко кивнул:

– У меня дела в Вашингтоне. А потом… ну, не знаю пока. Может быть, поеду в Европу.

– А как же дети?

– Они могут закончить учебный год и присоединиться ко мне.

– Где? – спросила Вирджилия.

– Там, где я окажусь.

Мадлен и Вирджилия обменялись тревожными взглядами, а Джордж поднял с пола сломанную веточку горного лавра и швырнул ее в холодный камин.

Той же ночью, очень поздно, Джордж вдруг проснулся. Он чувствовал себя как напуганный и рассерженный ребенок.

– Зачем ты так поступила со мной, Констанция? – тихо произнес он в темноту. – Зачем ты оставила меня одного?

Он ударил кулаком в подушку и продолжал колотить по ней, пока из глаз не полились слезы. Его вдруг охватил жгучий стыд и невыносимое чувство потери. Наконец, обессиленный, он положил голову на подушку. От накрахмаленной материи исходил слабый запах, ее запах, – запах женщины, с которой он делил постель многие годы. Теперь она ушла, но все же осталась здесь, с ним.

Он пытался остановить слезы, но не мог. И рыдал, пока не начало светать.

Все шерифы и сыщики Пенсильвании искали Елкану Бента. Когда его не нашли к Новому году, Джордж решил, что найдут не скоро, если вообще найдут.

На второй день нового, 1868 года Джордж вызвал Юпа Смита и велел ему выставить их железнодорожный вагон на продажу. После этого он уложил один саквояж и сухо попрощался со слугами, Патрицией и Уильямом. Дети чувствовали себя так, словно их бросают на произвол судьбы. Неужели этот холодный человек с безжизненным взглядом был их отцом? Уильям обнял сестру за плечи. В одно мгновение он стал старше на несколько лет.

Джордж сел на дневной поезд до Филадельфии, не сказав больше никому ни единого слова.

В военном министерстве капитан по фамилии Малкольм усиленно изображал сочувствие.

– Что, никаких следов этого сумасшедшего? – спросил он.

– Никаких. Он исчез. Я бы схватил его, если бы тот проклятый поезд не опоздал… – Джордж умолк.

Он попытался расслабить руку, вцепившуюся в подлокотник кресла в кабинете Малкольма. Побелевшие пальцы медленно разжались. Как бы ему хотелось вырвать эти бесконечные «если бы» из своей головы! Но он не мог. Как бы ему хотелось стать таким человеком, о котором говорила Вирджилия: по-настоящему взрослым, чтобы смотреть в лицо чудовищу! Он посмотрел, и это сломало его.

Капитан Малкольм понимал состояние своего посетителя и тактично молчал. Сам он сейчас тоже пребывал не в лучшем настроении, как и все остальные штабные офицеры, которым не повезло получить назначение в Вашингтон. Во всем министерстве уже несколько месяцев царила чудовищная неразбериха, после того как в прошлом августе Джонсон отстранил Стэнтона от должности министра. Поскольку Закон о занятии высших должностей, специально принятый в 1867 году, запрещал президенту увольнять официальное лицо, чье назначение требовало подтверждения сената, мистер Стэнтон, будучи не только радикалом, но и опытным юристом, посчитал это решение неправомочным. Но как бы то ни было, обязанности министра временно приходилось исполнять Гранту, и делал он это с большой неохотой.

Своим поступком президент хотел испытать действие нового закона и бросить открытый вызов радикалам, который они, разумеется, приняли. В начале декабря в конгрессе прошло голосование по импичменту, но результаты оказались недостаточными для смещения Джонсона. Однако Малкольма заверили, что это дело так не оставят. Он понимал, что все попытки сената отменить решение президента, скорее всего, спровоцируют Джонсона уволить Стэнтона снова. Все это очень усложняло жизнь. Малкольм не знал, кому из его коллег по министерству он может доверять в разговорах за пределами обычной учтивости. По крайней мере, этот несчастный человек, сидящий по другую сторону его стола, не принимал участия в этом противостоянии.

– Я нанял людей из агентства Пинкертона, – наконец снова заговорил Джордж. – И хотел бы предоставить им всю доступную информацию.

– Есть у меня один человек, который как раз сейчас изучает личные дела сотрудников административно-строевого управления. Позвольте мне проверить, как он справляется.

Малкольм отсутствовал двадцать минут и вернулся с тонкой папкой, которую положил на край заваленного бумагами стола.

– Боюсь, это все, что есть, – сказал он. – Бент был обвинен в трусости у Шайло, когда он временно командовал не своим подразделением. Хотя у генерала Шермана не было убедительных свидетельств того, что Бент бежал с поля боя, бросив своих людей, тот тем не менее сделал все, чтобы упечь его в Новый Орлеан. Там он оставался до тех пор, пока не отозвали генерала Батлера.