Джон Джейкс - Рай и ад. Великая сага. Книга 3

Мадлен остановилась.

– Пруденс, – резко произнесла она, – я уже говорила, что не стану просить денег у лучшего друга Орри. Если мы не можем выжить своим собственным умом и предприимчивостью, то заслуживаем неудачи.

– Может, это и благородно, но образованию мало поможет.

– Мне жаль, что ты сердишься. Возможно, я не права, но это мои убеждения. Я сделаю все, что смогу, чтобы купить все необходимое для школы, как только мы продадим первый урожай.

– Да ну вас! Что плохого в том, чтобы попросить небольшую помощь у очень богатого человека, который…

– Нет! – оборвала ее Мадлен, с горечью подумав о том, что едва ли сумеет осуществить свою мечту о возрождении Монт-Роял, если не способна даже в такой малости помочь школе. – Обещаю, мы как-нибудь найдем деньги.

Пруденс бросила на нее холодный взгляд. Домой женщины вернулись в молчании. Прошло не меньше часа, прежде чем они помирились. Мадлен заговорила первой, хотя Пруденс явно хотела того же. Но все равно, уже лежа в постели, Мадлен сознавала, что не сможет выполнить данного обещания, и эта мысль мешала ей уснуть.

Он, сверх надежды, поверил с надеждою [30] Послание к римлянам апостола Павла, глава 4. . Может быть, Пруденс все еще была таким человеком, но она – нет.

Поздним вечером одной из дождливых суббот того же месяца кеб привез Вирджилию к маленькому кирпичному дому на Южной Би-стрит сразу за Капитолием. Ее мрачность была еще более заметной рядом с живописным палисадником, где белоснежные цветы двух кизиловых деревьев оттеняли яркую желтизну нарциссов, а сладкий запах цветущего жасмина словно говорил, что после долгой зимы наконец пришло время надежд.

Лицо Вирджилии было напряженным, даже суровым. Она позвонила в колокольчик и тепло обняла Лидию Смит, экономку. Потом прошла следом за ней в гостиную, где хозяин уже ждал ее возле стола с серебряным чайным сервизом.

– Тад…

У нее перехватило дыхание. Тад был совсем седым; последний раз они виделись несколько месяцев назад, но за это время он сильно сдал и даже из кресла навстречу ей встал с видимым трудом.

Лидия отдернула гардины, чтобы впустить побольше тусклого света, но от этого Стивенс не стал выглядеть лучше. Экономка извинилась и вышла из комнаты. Стивенс снова сел в кресло. Сквозь шум дождя Вирджилия слышала его тяжелое дыхание.

– Простите, что так долго не откликалась на ваше приглашение, – сказала она. – Обычно по субботам я работаю, но сегодня из Балтимора приехал племянник мисс Тивертон и отпустил меня на весь день.

– Как там старушка? Сколько вы уже у нее в компаньонках?

– Десять месяцев. – Вирджилия налила немного сливок в горячий чай и отпила глоток. – В следующий вторник ей исполняется девяносто. Физически она еще вполне крепкая, но вот голова… – Она выразительно пожала плечами.

– И что входит в ваши обязанности?

– В основном просто сидеть с ней. Следить, чтобы она была умыта и опрятна. – В ответ на гримасу Стивенса она добавила: – Ничего тут ужасного нет. Во время войны у меня были обязанности и потяжелее в полевом госпитале.

– Вы, конечно, держитесь очень мужественно, но хотелось бы знать, что вы чувствуете на самом деле.

Вирджилия устало вздохнула:

– Надоело до тошноты. От однообразия просто мутит. В Корпусе медсестер я хотя бы помогала людям выздороветь, но мисс Тивертон никогда не поправится. Так что я просто нянька при ней. Однако привередничать не приходится – работы для одиноких женщин почти нет. Это все, что я смогла найти.

– Пожалуй, мы смогли бы это исправить… – Стивенс хотел сказать что-то еще, но тут серебряная ложечка выскользнула из его пальцев, он наклонился, чтобы поднять ее, и вдруг схватился за спину, а потом очень медленно выпрямился. – О Боже, Вирджилия, как же неприятно стареть!

– Вы неважно выглядите, Тад.

– Климат этого проклятого города обострил мою астму. Мне трудно дышать, и у меня почти постоянно болит голова. Чаще всего причина головных болей – наша вечная ругань с этим болваном из Белого дома.

Вирджилия следила за его борьбой с президентом по публикациям в «Стар», но сама чувствовала себя невероятно далекой от политических войн в огромном тихом особняке мисс Тивертон в Джорджтауне.

Когда они начали обсуждать недавние события, конгрессмен наклонился к ней, и его парик, как обычно, немного съехал вбок. Вирджилия выразила свое презрение к семимиллионной глупости госсекретаря Сьюарда – покупке у России никому не нужных, покрытых льдом территорий Аляски. Стивенс не смог ни подтвердить, ни опровергнуть слухи о том, что Джефферсон Дэвис скоро будет выпущен из форта Монро до начала суда, после уплаты какого-то огромного залога.

Вскоре они вернулись к противостоянию республиканцев конгресса и президента. Чтобы еще больше ограничить власть мистера Джонсона, был проведен закон, запрещающий ему непосредственно командовать армией. Любые приказы должны были передаваться генералом Грантом, который поддерживал радикалов; ходили даже слухи, что он станет их кандидатом на президентских выборах. Второй закон, о высших должностных постах, еще более открыто бросал вызов президенту. Теперь он не мог без согласия сенаторов увольнять любых чиновников, утвержденных в своих должностях сенатом.

– Нашей самой насущной проблемой остается Юг, – продолжал Стивенс. – Эти проклятые аристократы в легислатурах южных штатов отказываются созывать конвенты, как того требует закон о реконструкции. Мы провели дополнительный закон, предоставляющий больше власти командующим военными округами, чтобы запустить механизм регистрации избирателей, так что с этим, думаю, мы справимся. Джонсон своими бесконечными спорами всячески препятствует нам и пытается помешать на каждом шагу. Он не понимает базового принципа.

– И это…

– Равенство. Равенство! Каждый человек имеет равное с другими людьми право на правосудие и честное обращение, и закон обязан обеспечить ему это право. По тому же самому закону, по которому судят африканца, должны судить и белого человека. Это закон Бога, и он должен стать земным законом, но южане душат саму идею, и Джонсон ее отвергает. А ведь предполагается, что он должен быть на нашей стороне! Поверьте мне, Вирджилия… – Стивенс уже так разволновался, что пролил чай из чашки, которую держал в руке. – Поверьте мне, этот человек приводит меня в отчаяние! Его обструкционизм уже граничит с преступлением! Здесь может быть только одно средство.

– Какое?

– Сместить его.

Темные глаза Вирджилии расширились.

– Вы имеете в виду импичмент?

– Да.

– Но на каком основании?

На хищном лице Стивенса наконец-то появилась улыбка.