Джон Джейкс - Рай и ад. Великая сага. Книга 3

– Жаль, что мы только раз встречались в Лихай-Стейшн. Я потом много о вас слышал.

– Едва ли что-то хорошее.

– Ну почему же? Я бы так не сказал. – Браун улыбнулся. – Конгрессмен мне говорил, что вы, возможно, захотите помочь в обучении этих детей.

– Я…

– Там у вас гамбо на плите, миссис Дентон? Я как раз не успел пообедать. Вы ведь к нам присоединитесь, мисс Хазард? Тад?

– На улице сыро, а гамбо с бамией меня всегда согревает, – ответил Стивенс. – Пожалуй, съем ложку-другую. А вы, Вирджилия?

Она не знала, как отказаться, да ей и не хотелось. За ужином все дружно уселись за один стол перед тарелками душистого супа. Пока Вирджилия говорила с Брауном и Стивенсом, ее взгляд то и дело обращался к маленькому веселому мальчику, так сильно напомнившему ей Грейди. Глядя на невинное лицо малыша, еще не узнавшего, насколько люди могут быть жестоки только за цвет его кожи, она снова чуть не расплакалась. А потом вдруг совершенно неожиданно ей в голову пришла удивительная мысль. Сэм к ней не вернется. Даже в самом начале их романа она уже понимала, что вряд ли удержит его навсегда. Возможно, действительно пришло время оставить в прошлом обиду и горечь и позаботиться о ком-то, кто сможет ответить на ее заботу, чего она никогда не дождется от мисс Тивертон.

Перед ней как будто встал призрак мертвого солдата-южанина в полевом госпитале. Вирджилия посмотрела на свои руки. Она видела то, чего никто, кроме нее, увидеть не мог: кровь. Кровь, которую нельзя смыть. Но теперь у нее появилась возможность хоть чуть-чуть искупить свою вину.

Доев суп, Стивенс сказал, что у него скоро встреча с членами Комитета пятнадцати. Сципион Браун не торопил Вирджилию с ответом, но сказал, что очень бы хотел работать вместе с ней в приюте, и на прощание крепко пожал ей руку. Держался он прямо и открыто, и в его глазах и манерах совсем не было заносчивости. Вирджилии он понравился. Когда карета тронулась в обратный путь, в сторону центра города, и Стивенс какое-то время молчал, положив руки на набалдашник трости, она подумала: настоящий лев. Старый лев, еще не забывший о своих кровавых инстинктах.

– Знаете, Вирджилия, – сказал он наконец, – когда я навещаю этих беспризорников, то каждый раз заново в них влюбляюсь.

– И неудивительно. Они такие трогательные.

– Ну а вы? Как вы смотрите на то, чтобы поработать там?

Вирджилия провожала взглядом пробегавшие мимо хижины, сооруженные из фанеры и брезента. В грязных проулках и окнах без стекол и ставен виднелись темно-коричневые лица, обращенные в сторону дорогой кареты. Какая-то женщина, лет семидесяти или даже старше, сидела на корточках под дождем, куря трубку из кукурузного початка и пытаясь приготовить кусочки еды в жестяной банке, стоявшей на груде тлеющих щепок. Из трубки шла тоненькая ниточка дыма. Женщина сидела совершенно неподвижно; только ее глаза двигались, следя за каретой. Глаза, которые наверняка видели и лачуги рабов на плантации, и обожженные солнцем поля, и кандалы, и продажу любимых…

– Вирджилия? Как…

– С удовольствием, Тад. Я смотрю на это с удовольствием.

Стивенс сжал ее руку:

– Вы им очень поможете. Думаю, и они помогут вам. Я знаю, вы грустите из-за Сэма. Но мне кажется, он уже в прошлом.

Вирджилия, наконец заплакав, просто кивнула и отвернулась к окну. Глаза старой женщины, видящей призраков, уже исчезли в серой полумгле.

В тот же вечер в Джорджтауне Вирджилия вежливо, но решительно сказала племяннику мисс Тивертон, что уходит.

Эштон вышла на июньское солнце, как королева, появившаяся из своего дворца. Правда, дом, из которого она наконец вырвалась, ничем не напоминал дворец, это был всего лишь убогий пансион на Джексон-стрит, стоявший на самом краю одного из самых убогих чикагских районов, набитого людьми, как кроличий садок, и носившего название Конлис-Патч. Несколько месяцев Эштон просидела взаперти в одной большой унылой комнате с Уиллом Фенуэем и грудами его чертежей, денежных расчетов, заявок от поставщиков и документов о ссудах. Она ненавидела все это.

Но еще более ненавидела ту безвестность, в которой Уилл держал ее с момента их бегства из Санта-Фе. Как-то она захотела сфотографироваться вместе с ним – он отказался. Сказал, что ее фотографий нигде не должно быть. Что, если хозяйка борделя в Санта-Фе до сих пор требует розыска Эштон за убийство ее деверя? Каждый раз, когда Уилл напоминал об этом, в его голубых, вечно слезящихся глазах вспыхивал странный огонек, и что он означал, Эштон не понимала.

Этим утром, стоя в приятно согревающих солнечных лучах, Эштон чувствовала себя пусть и не королевой, но, по крайней мере, женщиной высокого положения и достатка. На ней были платье из ярко-красного шелка и шляпка в тон; на одну только юбку ушло двенадцать ярдов ткани. Под платьем находился прикрепленный к холщовой ленте на талии турнюр из шести пружинных проволок, который вызывающе приподнимал заднюю часть юбки. Это был последний крик моды. Надевать и носить такой наряд было сущей пыткой, но Эштон безумно нравилось, как выгодно он подчеркивал ее соблазнительную фигуру.

К несчастью, на задворках Конлис-Патч она привлекла внимание совсем не тех, кого хотела бы. Из проулка между хибарами, сооруженными из упаковочных ящиков, к ней направился какой-то оборванец с затуманенным взглядом.

– Привет, цыпочка! – Дыша парами виски, он перегородил дощатый тротуар и обшарил налитыми кровью глазами грудь Эштон. – Судя по платью, ты у нас безотказная? Сколько?

Эштон поджала губы, и не успел забулдыга опомниться, как ее кружевной красный зонтик от солнца, зажатый в одной руке, припечатал его по щеке, а другая рука в красной перчатке сжалась в кулак и оказалась возле самого его носа. Сквозь тонкую ткань перчатки четко проступал огромный квадратный бриллиант обручального кольца.

– Ты, грязное чучело! Я уважаемая замужняя женщина!

– А по мне, так на шлюху похожа. – Он протянул к ней руку.

Эштон ткнула острием зонтика ему в пах, очень сильно. Он отшатнулся, схватившись руками за промежность и скосив глаза от боли. Рядом, откуда ни возьмись, вдруг появились два довольно прилично одетых джентльмена и встали между ней и пьянчужкой.

– О, благодарю вас! – нежнейшим голосом проворковала Эштон.

Ее спасители учтиво притронулись к полям своих котелков и держали наглеца, пока она не проскользнула мимо и не повернула в сторону моста на Ван-Бюрен-стрит. Она не сомневалась, что опоздала, а ей нельзя было опаздывать в этот важный, если не сказать судьбоносный день.

Торопливо шагая к мосту, она думала об этом нелепом происшествии. По крайней мере, оно доказывало, что в тридцать один год она еще не утратила своей красоты. Даже наоборот, время только прибавило ей шарма. Вот только, к сожалению, ничего другого. Она ненавидела ту почти нищенскую жизнь, которую ей приходилось теперь вести. Часто она просто не могла поверить, что они с ее скуповатым партнером смогли забраться в такую даль. После Санта-Фе был Сан-Франциско, потом Вирджиния-Сити и наконец Чикаго…