Николай Буянов - Призванный хранить

Она взяла в руку светильник и, мягко ступая по ковру, прошла к дальней стене, занавешенной старинным гобеленом с изображением фамильного герба: венок из лавровых листьев на тёмно-синем фоне, надетый на голову странного существа — полульва-получеловека. Наверное, даже царь Аккарен не мог сказать точно, с каких времён существует этот герб.

Не успел я насладиться зрелищем, как Регенда протянула руку и отодвинула гобелен в сторону. И лишь тогда я понял, ради чего она привела меня сюда. И зачем я сам пришёл в этот город, а перед этим тайно, среди ночи, бежал из дворца эмира Абу-Саида, оставив в постели недоумевающую Тхай-Кюль, мою любимую младшую жену. Зачем отверг блестящую карьеру главного визиря и ради чего убил слепого дервиша. Зачем долгие годы скитался в горах, надев колпак с белой ленточкой, мёрз на перевалах и простирался ниц перед Священным Камнем, что покоится в храме в далёкой Мекке... И почему ни разу не пожалел о своей судьбе.

— Это Копьё Давида, — сказала аланская царица и подняла факел повыше, чтобы я мог рассмотреть.

Я подошёл. Вытянул руку вперёд — и ощутил пальцами прикосновение почерневшего древка. И подумал, что, наверное, оно очень тяжёлое, даже для меня. Потому что в те времена, когда жил царь Давид и Кавказ населял один большой народ, пришедший неизвестно откуда, люди были другими, не чета нам, сегодняшним. Не знаю, были ли они мудрее и благороднее (вряд ли, по моему глубокому убеждению, ибо человеческую природу не переделаешь), но точно — сильнее и мужественнее. А потом... Потом однажды они решили, что им дозволено все, и они встали с богами на одну ступень. И боги наказали их за это.

Много веков прошло с тех пор. Десять, а может, все сто. Видимо, древко копья было покрыто каким-то особым составом — иначе давно истлело бы. Только золотой наконечник тускло блестел в багровом отсвете пламени. Он был очень старый — наверняка старше, чем этот замок и этот город.

В сокровищнице стояла тишина, но мне чудились голоса медных труб, ревущих у меня в голове.

Копьё Давида. Символ абсолютной власти, созданный то ли богом, то ли его извечным противником — поди разберись.

— Ты могла бы стать великой царицей, — тихо промолвил я. — Сотни племён, целые государства... Весь Кавказ лежал бы у твоих ног. А ты... Кому-нибудь известно, что Копьё хранится здесь, у тебя?

Регенда покачала головой.

— Нет. Никому.

— Почему?

Она довольно долго молчала, прежде чем ответить.

— Мой дед рассказывал, что Давид был основателем нашего рода. А его далёкий предок будто бы произошёл от брака небесного бога с земной женщиной. Не знаю, можно ли верить этому... Когда Да вид погиб, его государство распалось на отдельные княжества. И каждый, кто хоть ненадолго овладевал Копьём, умирал молодым и не своей смертью. В том числе и мой дед, и отец... Я говорила тебе о них. Мой брат Исавар многое бы отдал, чтобы получить Копьё в свои руки. Думаю, он догадывается, что я что-то знаю о нём.

— Тогда, возможно, он и подослал к тебе убийц, — осторожно предположил я.

— Что ты, — немедленно вспыхнула Регенда. — Он любит меня. И я люблю его. Я не хочу, чтобы он тоже погиб молодым.

Она опустила глаза. Она старалась казаться спокойной, но я видел, что это спокойствие даётся ей с великим трудом.

— Если Исавар получит Копьё, он завоюет власть на Кавказе. Объединит племена под своим началом, искоренит недовольных и создаст могучую армию. Как знать, может быть, он даже прогонит Тимура. И сам станет этим Тимуром.

Так вот что тебя беспокоит, подумал я и улыбнулся. А ведь, пожалуй, она права: Исавар мог бы... Я вспомнил его жёлтые волчьи глаза и хищно искривлённые губы, и умелую, совершенно незаметную со стороны охрану... Этот своего не упустит.

— Раньше меня часто охватывал ужас, — произнесла Регенда и зябко повела плечом. — Я сидела по ночам в спальне, закутавшись с головой в одеяло, и не находила сил задуть свет: тут же начинали мерещиться тени по углам. Мне чудилось, что я окружена врагами в собственном дворце. Если уж Фархад оказался предателем — что говорить об остальных...

— Ты и теперь боишься? — спросил я.

Она доверчиво прижалась к моей груди.

— Нет. Теперь у меня есть ты. И наша Асмик.

— Где она сейчас?

— Не спрашивай, — прошептала царица. — Знай лишь, что она у хороших людей...

И в эту секунду где-то наверху, на центральной башне замка, гулко ударил колокол.

Сюда, в подземную сокровищницу, звук долетел слабый, едва слышный, но мы оба вздрогнули и посмотрели друг на друга. Мелькнула мысль: меня разоблачили. Я чего-то не учёл, выстраивая свою линию: Фархад остался жив, Абу-Джафар, хозяин корчмы «Серебряная подкова», обманул меня и выпил простую воду вместо яда, царь Исавар, догадавшись о моих истинных намерениях, послал стражников, чтобы арестовать меня и бросить в камеру пыток... Или — сейчас откроется дверь, и сюда войдёт мой слепой дервиш. Я почти всерьёз подумал об этом: бывает, что время бежит вспять и мертвецы поднимаются из могил.

Дверь отворилась, и на пороге возник пожилой воевода, начальник дворцовой стражи. Я не помнил его имени.

— Беда, госпожа, — тяжело произнёс он. — Монгольское войско идёт на город. Оно в трёх конных переходах отсюда.

Столбы чёрного дыма стояли над снежной равниной, раскинувшейся между двумя великими реками: Тереком и Баксаном. Горели селения. Их жители, не успев уйти в горы или под защиту крепостных стен, не сумев вовремя увести скот и унести на себе домашний скарб, погибали под саблями или попадали в плен. Кое-кто пробовал сопротивляться, но тяжёлая монгольская конница сметала смельчаков, словно лавина, сорвавшаяся с горного склона. От неё не было спасения.

Это и была лавина — несмотря на то что она могла течь по ровному месту и имела чёрный цвет. Она была столь огромной, что казалась бесконечной. И Хромой Тимур, сидя, как влитой, на своём любимом гнедом жеребце, горделиво думал, что войско великого завоевателя Вселенной Чингисхана, пожалуй, было лишь ненамного больше. Когда его тумены шли через горы по узким тропам, пролегающим по дну ущелий, то превращались в длинный полноводный поток, и течь этому потоку через ущелье приходилось не дни, а недели. Когда же войска Тимура выходили на равнину, то напоминали собой громадный движущийся город.

Вдоль окраин этого города на низкорослых мохнатых лошадях носились разведчики-хабарги, вооружённые луками и волосяными арканами. Их набирали из полудиких закаспийских племён — Тимур даже не был уверен, что они умеют говорить. Это было хорошо: сам великий бог войны Сульдэ радовался бы таким слугам — ловким, бездумным и беспощадным. И напрочь лишённым страха смерти.

За разведкой плотной стеной шли ополченцы-менгены из семей бедняков. Этих было больше всего: их ряды нескончаемо тянулись в авангарде войска и с обоих его флангов, и казалось, что они ещё многочисленнее, потому что каждый, даже самый бедный всадник, не имеющий брони и сабли, вёл под уздцы вторую лошадь, на которой, кроме навьюченного скарба, сидело соломенное чучело в шлеме и стёганом халате.