Николай Буянов - Призванный хранить

Ближе к центру двигались наёмники в кожаных панцирях с металлическими заклёпками, пешие воины и конница, основное ядро знаменитого на весь мир таранного удара. Когда-то, два столетия назад, славный Чингисхан сокрушал такими ударами стены Гурганджа и Дербента, Самарканда и Бухары, обращал в бегство аль-арсиев турецкого шаха Амирани и боевых слонов правителя Хорезма Мухаммеда...

За спиной авангарда мерно колыхались тумены личной гвардии кагана — тяжеловооружённые всадники в дорогой броне, каждый — при копье и двух кривых мечах, в высоком шлеме, украшенном бунчуком из конских хвостов, краса и гордость полководца, знаменитые «непобедимые», при одном виде которых даже самый храбрый враг падал на колени и складывал оружие.

В самом центре, под защитой пятисот телохранителей-уйгуров, в окружении подчинённых ему эмиров, ехал сам Тимур. За ним бережно, в поводу, вели белого, как свежий снег, коня. Это был особый конь. Его спину украшало высокое роскошное седло с золотыми стременами. Ни один всадник никогда не касался этих стремян, потому что в седле незримо ехал великий Сульдэ, кровавый бог войны. И до тех пор пока конь под ним был здоров, весел и игрив — войско Тимура не знало слова «поражение».

Позади ханской свиты надсадно скрипели огромные многометровые полозья, на которых стоял расшитый золотом шатёр. Над шатром развевалось знамя Тимура, увенчанное девятью чёрными бунчунами — знаком Сатурна, указывающим, что войска кагана готовятся к битве. Пятьдесят лошадей из породы тяжеловозов были впряжены в повозку, и их копыта при движении продавливали снег до самой земли. Другие лошади тащили за собой катапульты, тараны и передвижные башни, построенные китайскими инженерами. Ни одни, даже самые крепкие стены, до сих пор не выдерживали их натиска.

Хан Тохтамыш ехал чуть впереди Тимура — на полкорпуса коня. Он очень старался, чтобы это выглядело как случайность, но чтобы все вокруг могли это заметить. Временами он исподтишка поглядывал назад, за спину, но — странное дело — всякий раз с удивлением обнаруживал, что безнадёжно отстал. И натыкался на неприкрытую иронию в глазах Тимура. Вечно второй, как вечный меньший брат рядом с большим братом, — с тех пор как предводитель Золотой Орды Арас-хан разметал войско Тохтамыша, словно сухую траву. И лишь снисходительная помощь Тамерлана спасла его от позорного поражения.

Как, наверное, веселился сейчас на небесах досточтимый Арас-хан, глядя на живого, но униженного врага. И на знамя Тохтамыша с головой чёрного быка, над которым в высокой синеве гордо и величественно реет стяг Тамерлана...

Далеко впереди на снегу мелькнуло несколько чёрных точек — легковооружённых всадников. Мелькнули, сорвались в галоп и исчезли, будто их и не было. Преодолев приступ злобы, Тохтамыш выкрикнул:

— Смотри, великий каган, как бегут от нас аланские войска. Словно заяц при виде матерого волка.

— Это не войска, — спокойно возразил Тимур. — Это лишь разведка. Основные силы, я думаю, скрываются за стенами. И наверняка правительница их города послала гонцов за помощью. Неплохо было бы отловить этих гонцов.

Тохтамыш рассмеялся, обнажив жёлтые резцы.

— А по мне — пусть они доскачут, куда хотели. И пусть здесь встанет и Исавар со своим войском, и грузинский коназ. То-то будет воронам пожива!

— Ты желаешь испытать храбрость своих нукеров? — спросил Тимур.

— Да. Боюсь, что сабли начали ржаветь в их ножнах. Я хочу, чтобы они шли впереди, великий хан. И первыми ворвались в город.

Стены Меранги высились впереди, всего в нескольких полётах стрелы. Тимур прищурил глаза, вглядываясь. Он мысленно оценил высоту этих стен и толщину забрал по углам. Крепость подъёмного моста на громадных цепях и ширину рва, в дно которого были заботливо вбиты острые колья, словно в волчьей ловушке. Пожалуй, воинов храброго Тохтамыша достанет, чтобы заполнить телами этот ров.

— Иди, — коротко сказал он. — И да не оставит тебя удача в бою.

Насколько серьёзна рана у царевича, Антон не знал, но догадывался, что отнюдь не царапина. Счастье, что стрела ударила на излёте, изрядно потеряв силу, — потом они с Аккером, побродив по окрестностям, нашли лежбище стрелка: земля меж двух валунов на склоне, в стороне от распадка, была утоптана, а к колючей ветке рядом прицепился обрывок бурой от крови тряпицы.

— А сапоги-то монгольские, — пробормотал Аккер, рассматривая отпечаток подошвы. — Странно, я не видел среди бандитов ни одного монгола. Сплошь лазы или абхазцы...

И вдруг заорал, схватив Антона за грудки:

— Кто тебе разрешил оставить Баттхара одного, чужеземец? Почему, когда нужно, тебя никогда нет на месте? Чем ты занимался в храме этим утром, отвечай! Неужто молился? Что-то не заметил я в тебе особого благочестия.

Слова были справедливы. Антон опустил голову и из чистого упрямства сказал:

— А ты сам? Ты ведь так и не рассказал, с кем встречался тут, неподалёку. И о чём вы говорили.

Аккер отвернулся, пробормотав в пространство фразу на непонятном языке — по интонации Антон догадался, что это была отнюдь не цитата из Евангелия.

— Я видел уздечку, которую передал Заур, — холодно произнёс горец. — Мой брат просил, чтобы я помог тебе... Уж не знаю, с каких пирогов я взялся за это, но раз взялся... Однако каким образом я буду это делать — не твоя печаль. Не лезь, куда не зовут.

Я и не лезу, угрюмо подумал Антон. Я меньше всего в жизни мечтал бегать по горам с саблей наизготовку и сносить врагам головы. Я бы расплакался от счастья, окажись я сейчас в унылой серой Москве, в своей скучной квартире... Да кто ж пустит.

— Мы все виноваты, — тихо и горько сказал Лоза, и Антону вдруг стало стыдно за свою вспышку. — Теперь уж не поправишь.

— Рано петь панихиду, — решительно сказал горец. — Баттхар должен встать на ноги. Ты сегодня же отправишься за лекарем в соседний аул. Это недалеко, через перевал. Заодно купишь там лошадей.

Баттхар казался совсем маленьким и тщедушным под толстым меховым одеялом. Лицо осунулось, и кожа на скулах заметно пожелтела, а тонкие усики выглядели будто приклеенные. Плечо стягивала тугая повязка, которую наложила Асмик. С той секунды, как Аккер с Антоном нашли царевича раненым, она не отходила от него. Поила травами и жидким ячменным киселём (ничего другого больной не принимал), перевязывала, шептала что-то, заговаривая боль, а когда царевич засыпал — просто сидела рядом. Мне, что ли, заболеть, с некоторой завистью подумал Антон. А то едва кивнула мне при встрече, словно кондуктору в автобусе, и снова отвернулась. Знамо дело: мы люди простые, не царских кровей... Подумал — и тут же остановил себя: при чём тут царская кровь. По моей вине человек был на волосок от смерти: попади стрела чуть ниже и правее... Страшно представить.