Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Весна вторгалась в Великую Степь. Ей, весне, никто не в силах был оказать сопротивление. Бесполезно! Яблони в садах уже набухали цветочными почками. Пчелы делали свой первый весенний облет…

…На Надеевом хуторе Сашко Лепетченко и Григорий Махно сушили в амбаре семенное зерно. Высыпав из мешков на брезентину, расстилали его тонким слоем.

– Ничого. – Григорий зачерпнул зерно ладонью, жадно принюхался. – Озимые пропали. Може, хоть ярови вродять…

– Мало ж на две семьи, – заметил Лепетченко. – Ну шо таке три мешка?.. А до лета ще ж и шось есть надо!

– Якось переживем. Главне – отсеяться… Ты пахать не розучився?

– Може, й розучився. Ничого, выучусь заново. Главне, за плуг вцепыться. А тоди, може, само вспомнится… Правда, мозолей тех нема. – Сашко стал рассматривать свои руки. – Другие есть, ось на цьому пальци. – Он согнул и разогнул правый указательный палец, как бы нажимая на спусковой крючок.

Они засмеялись, но не слишком весело. И вдруг услышали, как несколько человек с криками пробежали по улице.

– Та хай бигают, – видя беспокойство друга, сказал Сашко. – Наше дело теперь селянске… Я чув: амнистия объявлена.

Но мимо клуни пронеслись еще несколько селян. Сашко и Григорий оставили работу. Прислушались. Услышали возбужденные голоса, нарастающий гомон. Где-то неподалеку собиралась толпа. Чей-то женский жалобный крик разносился по улице:

– Ой лышенько! Последне забырають!.. Шо робыться, люды добри!..

– Идем, Сашко, розберемся, – предложил Григорий.

– Не надо, Грыць! Мы чужие в хуторе. Мало шо там. А ты ж Махно. Тебя первого в тюрьму упекуть!

– Потому и пиду, шо я Махно, – сказал Григорий другу. – Скажуть, брат самого батька, а сховався, як крыса… Нестор бы не ховався. – И он пошел к выходу. – А ты, Сашко, пока тут побудь.

– Ну да! – усмехнулся друг и пошел следом за Григорием.

Неподалеку стояли несколько возов, в которые разномастно одетые люди сносили мешки с зерном. Некоторые, с винтовками в руках, обеспечивали охрану.

– У мене всього два мешка й було! – продолжала кричать баба. – А дитей годувать? А отсияться чем?

Остальные угрюмо молчали.

– Кто такие? – спросил Григорий, выступив из толпы. Так как тон у него был командирский, а вид начальственный, один из вооруженных продотрядовцев неуверенно, словно оправдываясь, ответил:

– З литейного мы… За хлебом.

– Бачу, шо за хлебом. А хиба не знаете, шо посивна скоро?

– Так голодують рабочи, – снова стал оправдываться продотрядовец.

– Ну, попросить. Може, у кого лышне? – подсказал Григорий.

– Шо тут за балачкы? – вмешался человек в свитке, но перекрещенный ремнями и с кобурой, видимо, командир. – Загружайте! Сказано, шо в махновских селах подчистую все забирать!.. Ще трех свыней надо…

– А ну сгружай назад! – закричал Григорий.

– А ты хто такый? – спросил командир отряда.

– Я – Махно!

Командир стушевался. Исподлобья посмотрел на все возрастающую толпу, на Григория, который в отсутствие брата как бы взял на себя роль вожака.

– А, черт з имы! – махнул рукой командир. – Хай начальствие розбирается! Сгружай, хлопцы!

Продотрядовцы стали неохотно стаскивать мешки на землю.

Едва начало светать, Григорий и Сашко, спавшие одетыми, начали быстренько собираться в дорогу. На ходу выпили молока, заедая хлебом.

– Отсеялысь… дай Бог ноги! – мрачно усмехнулся Сашко.

Они тихо вышли на улицу. И у калитки столкнулись с красноармейцами…

…В пустующую хату с заколоченными окнами, давно брошенную хозяевами, красноармейцы втолкнули нескольких селян. Среди них были Сашко Лепетченко и Григорий. Руки у всех были связаны.

Следом в хату вошел плотный человек с белесым, словно мукой обсыпанным лицом. Он стал медленно расхаживать перед арестованными, пристально вглядываясь в их лица.

– Я есть начальник тивизии Пальверре, – сказал он с заметным акцентом. – И я имею полномочия покончить с бунтом… Кто из вас есть зачинщик бунта?

– Во, нови германци знайшлысь! – заметил старый дед, скрюченный жизнью и годами и, должно быть, от этого особо смелый.

– Я не немец, – спокойно ответил Пальверре. – Мы, эстонцы, не любим немцев. Мы воюем вместе с Красной армией, чтоб не было больше стар-рой России.

– Стара Россия в Крыму, – сказал дедок. – Може, й вам бы туды?

– Имею приказ здесь наводить пор-рядок, – все так же спокойно, словно на уроке перед несмышленышами, продолжил эстонец. – А кто у вас Махно?

– Ну, я Махно, – отозвался Григорий.

Пальверре, усмехнувшись, покачал головой:

– Молодой! Зачем говор-рить неправду? Махно мертвый.

– Я брат его, Григорий! – заявил Гришка и упрямо добавил: – Махно живый!

Пальверре посмотрел на него, потом на остальных. Присел на подоконник. Какое-то время размышлял.

– Все равно, – сказал он сам себе. – Здесь все Махно! – И снова посмотрел на арестованных. – Мы будем вас немного расстр-реливать.

Лица арестованных вытянулись.

– Мы никого не обижалы, – вступился за всех Григорий. – И ще знаем, шо есть такое решение властей об отмене смертной казни. И амнистия повстанцам вышла.

Пальверре покачал головой. Пальцем подозвал помощника. Тот достал из командирской сумки какую-то бумагу, передал начдиву.

– Вот есть дополнение к постановлению, – сказал Пальверре. – «Смертная казнь применяется в местах, где идут боевые действия…»

– Здесь уже давно нема нияких боевых действий!

– Где есть Махно, там есть боевые действия, – устало произнес Пальверре и сделал знак подчиненным. Красноармейцы с винтовками вытолкнули арестованных во двор. Выстрелы загремели сразу же за дверью…

Соседка ворвалась в хату, где ютилась со своим многочисленным семейством старая мать Махно.

– Матвеевна! Твово Гришку вчора на Надеевом хутори вбылы! И ще Сашка Лепетченка. Ну, у нього ще батько полицаем був!..

На замшелой крестьянской лошадке в плавни к Нестору Махно приехал гость – Аршинов, «теоретик». Махно встретил его, однако, без особой радости. Выйдя из хаты, наблюдал, как тот устало и неуклюже слезал с седла.

– Что, Петро Андреевич, проводили мы с тобой Третью революцию, як тещу з Бердичева. Была – и нема… А ты ж где прятался все это время?

– Не прятался… В Харькове был, в конфедерации анархистов. В «Набате»!

– Лекции читав? – усмехнулся Нестор.

– И это было, – не обращая внимания на иронический тон Нестора, ответил гость и соратник. – А потом большевики запретили. Пришлось уехать.

Аршинов, почувствовав настроение Махно, тоже суховато поздоровался с ним за руку.

– Ты чего? – спросил он и, не дождавшись ответа, сказал: – Третья революция, батько, это не огонь над соломенной скирдой: полыхнуло – и через час погасло. Это костер, в который все время надо подкладывать сучья. Иначе – пепел. Раздувать придется… Но это – отдельный разговор!