Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– От черт! До чого ж неудобно без ног! – ругнулся дед. В бессилии он приник к пулемету и дал длинную очередь по стальной громаде бронепоезда. Пули высекли искры из брони… И тут же начала вращаться башня с трехдюймовкой.

– Зараза! – Дед направил ствол пулемета на башню.

Но наводчик в башне был точен. Разрыв накрыл тачанку вместе с дедом Правдой!..

Фома и еще несколько расчетов, неся на плечах пулеметы, выбрались на шлях. Здесь тоже было грязно, но все же не так вязко и не налипал килограммами на обувь жирный чернозем.

…Повстанцы во главе с Нестором, Кляйном и Чернышом шли, держа винтовки наготове. Усталый батько тяжело опирался на палку. На развилке они встретились с Кожиным и его поредевшим отрядом.

– Где тачанки? – спросил Махно.

Кожин махнул рукой, указывая в поле. Там все еще били орудия бронепоезда.

– Часть я послал в объезд. А хто через поле захотел – в грязи застряли.

– Они нас гонят к Никополю, – сказал Махно. – А нам надо бы на Кичкасский мост, к Александровску.

– А зачем нам Александровск? – спросил Кожин. – Там же белые!

– Выбьем! Оттуда прямая дорога на Крым. Спрячемся там. Крым – крепость…

– Ладно, батько! – ответил Кожин, не очень понимая замысел батьки. – Попробуем пробиться.

– Доберемся вон до того лесочка. Подождем. Може, не заметят?

…Невдалеке от бронепоезда построилась конница белых. Среди офицеров, тоже на коне, был сам Слащёв. В его руках поблескивала шашка. Бинты были скрыты под шинелью, но поскручивались, мешали.

– Капитан, в твоих руках наша жизнь! – сказал Слащёв капитану Мезерницкому. – В степь гони Махна, в грязь. Там добьем. Я в арьергарде! Нам на пятки наступают красные!

Мезерницкий кивнул. Отступать и впрямь было некуда. Впереди – Махно, сзади – красные. Слоеный пирог гражданской войны!

– Полк, марш-марш! – скомандовал Мезерницкий.

Лошади постепенно набирали ход, перешли с мелкой рыси на более крупную, а потом и в галоп. Посвистывали над головами всадников пули.

Слащёв проводил взглядом полк, уходящий в сеющееся с неба месиво. С ним остался небольшой отряд. И рядом – упрямая «юнкер Нечволодов» на белом коне.

– Я с тобой, Яша!

– Не смей! На этом коне ты самая яркая мишень! Возьми другого коня!

– Нет! – упрямо повторила Нина. – Славного не брошу. Он – мой друг!

Слащёв понял, ее не переубедить. Она все равно поступит по-своему. Единственное, что он мог сделать: пересадил ее на своего вороного, а сам пересел на ее белого. Легонько тронул коня плетью. Следом за ним помчалась сотня. Летели из-под копыт комья грязи. Тяжело дышали кони, дождь не успевал смывать с них мыло…

Ни с кем не воюют русские так упорно, как сами с собой.

Махновцы бежали к лесочку, что спасительным островком маячил невдалеке. Увязали в грязи, с трудом тащили пулеметы.

Нестор отбросил палку. Месил ногами грязь. Бежал, хромая.

Передохнули на опушке лесочка. Но пулеметы не устанавливали.

– Ты чего, Фома? – спросил Махно. – Ставь пулеметы!

– А зачем? Патронов все равно нету!

– А запас?

– На тачанках запас, батько! В степи, на застрявших в грязюке тачанках!..

Они увидели, как из полутьмы дождя выступила конница. Явно не махновская. Поравнялась с лесочком… Промчалась мимо…

– Обошлось?

Не успели обрадоваться, как вновь послышался глухой стук копыт. На этот раз конница Слащёва пронеслась по шляху… И тоже скрылась в пелене дождя и снега.

– Батько, с той стороны лесочка якись люды, – доложил Юрко. – Костер у ных. Шось варять, чи шо?

– Багато?

– Та ни! Пятеро.

…По грязи в сопровождении Юрка к ним приблизились несколько незнакомцев. За спинами винтовки.

– Шоб я вмер, це ж Сашко Лепетченко, – удивленно сказал Махно.

Незнакомцы подошли к ним, по их лицам стекала вода.

– Сашко! Ты шо, полк бросил? – спросил Махно.

– Полк мене бросыв, – ответил Лепетченко хмуро. – Взбунтовався и пишов до большевиков. Воны десь тут недалеко… Дайте закурить!

Все порыскали по карманам, но доставали только мокрую кашу. Лишь у Черныша оказался туго перетянутый кожаный кисет.

В ночных сумерках было видно, с каким трудом высекаются искры. Наконец затлел трут. Лепетченко прикурил, затянулся. То ли дождь, то ли слезы текли по лицу недавнего командира полка. Да, наследство Глыбы не пошло Нестору впрок, не получилось прибрать его к рукам.

– А у меня на твой полк така надёжа была! – вздохнул Нестор и упрямо добавил: – Ничего! Ще не вечер! Все равно будем пробиваться в Крым! Там создадим анархическу республику!..

Поезд Троцкого пыхтел возле разрушенного екатеринославского вокзала.

В салон-вагоне, в тепле и сухости, находились Троцкий, главком Каменев, оперативные работники штаба, стенографисты. По стеклам салон-вагона стекали потоки воды. Каменев колдовал над картой.

– Что там, Сергей Сергеевич? – спросил Троцкий.

– Слащёв у Мелитополя. И никаких сведений о боях с Махно. Потеряли его, что ли?

– В такую погоду немудрено. Махно ушел в степь. Там его стихия. Но, с другой стороны, из-за распутицы он утратил главное свое качество: мобильность. Самое время его уничтожить!

– Махно пока наш союзник, – сказал Каменев.

– Пока… На войне, как, впрочем, и в мирное время бывают, Сергей Сергеевич, моменты, которые упускать нельзя. Их нельзя рассчитать чисто логически, здесь нужна интуиция… – Лев Давидович, задрав бородку, смотрел в мутное окно, как будто видел там какие-то непонятные простым смертным знаки. – Отступающий Махно наполовину раздавлен генералом Слащёвым. Что ж, поможем Слащёву. И все! И с Махно будет покончено! Навсегда! А потом примемся и за Слащёва! – Он засмеялся, довольный тем, как у него внезапно и легко, на глазах у всех, родился такой гениальный план.

– Мы упустим Крым, – покачал головой Сергей Сергеевич Каменев. Он хоть и числился главнокомандующим Вооруженными силами Республики, но подчинялся Троцкому как председателю Реввоенсовета и потому мог лишь подсказывать. – Если Слащёв ускользнет в Крым и закроет перешейки и Перекоп… Гражданская война продлится еще не год. Крым – это крепость.

– Не успеет, – усмехнулся уверенный в точности своих расчетов Троцкий. – Мы добьем Махно на марше. А Слащёв если и опередит нас, то с очень слабыми силами. Его корпус и так ослаблен, да еще растянется по дороге. Плюс распутица. Наша Тринадцатая армия его раздавит.

Секретарь-стенографист Сермукс внес поднос с двумя чашками чая и галетами. Поблескивали серебряные подстаканники.

Они пили чай. Глаза Троцкого все еще светились веселым блеском.

– И кто бы мог это предсказать еще три месяца назад? – спросил он у Каменева. – Сейчас, к зиме великого девятнадцатого, все наконец решилось. Колчак бежит, Деникин бежит, Миллер вместе с англичанами тоже бежит из Архангельска…