Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Следом за киргизами в село влетели конники Щуся, экономно и точно постреливая в красных юнкеров…

…В хате, где ютилась Евдокия Матвеевна, стояли шум и гам. Старая мать припала к груди Нестора. С улицы все еще доносились редкие выстрелы, но к этому здесь все уже давно привыкли, даже дети.

– А люды казалы, шо тебе в Крыму вбылы.

– Мамо, я ж «всегда возвертающийся додому»! – ответил сын без прежней усмешки.

Евдокия Матвеевна гладила его по лицу:

– Останний ты мий… осенний… И непутящий. Постарел як! Он, на ногу шкандыбаешь. Прострелылы?

– Та ни, мамо! Десь пидвернув!

– Не бреши матери!.. О господы! И угостыть тебе ничим. Корова молока почти не дае. Корма погани!

– Поотбыралы у нас все, – вмешалась в разговор Катерина, сильно постаревшая вдова Омельяна. – У всих одбырають, а у нас так вчисту. «Махновски стервы», говорять.

Махно хмурился:

– Зараз со станции пшеныци привезут. Мешков пять вам скинут! Та трохи шинельок, на штаны, на польта перешьете.

Это сообщение вызвало взрыв радости у обступивших Нестора родичей.

Евдокия Матвеевна словно не слышала этих восторженных воплей. Она смотрела на Нестора внимательно, будто старалась запомнить.

– А жинка ж твоя де? – спросила, хотя думала о чем-то другом.

– Воюет…

– Воюе?.. Таки жинкы сталы… – И наконец высказала, может быть, самое главное: – Мабуть, последний раз тебе бачу, Нестор!..

– Та шо вы, мамо. Вы ще довго проживете.

– Я, може, й довго… Дуже велыка сыла у бильшовыкив. А ты, бачь, якый, з карахтером… Помырывся б з нымы!

– Як кошка з мышкою? – улыбнулся Нестор.

Она снова стала обнимать сына. Плакала без слез.

– От так… Все було и все пройшло. Даже сыны…

Уходил отряд из Гуляйполя, отстреливаясь. Тачанки Кожина в арьергарде сдерживали красную кавалерию. Эйдеман быстро опомнился, не дал повечерять повстанцам в родном Гуляйплоле..

– Настырные, заразы! – чертыхался Фома. Он дал короткую, не прицельную, но отпугивающую очередь по преследователям. Красные конники мелькали в пыли, не особо приближаясь. Никому не хотелось умирать, когда, казалось бы, кончилась война, выбросили первые липкие листочки деревья и жаворонки так красиво запели в высоком голубом небе.

На развилке в махновскую колонну влились две артиллерийские упряжки с передками и зарядными ящиками, но без пушек, и несколько всадников.

– Живой, Павло? – прокричал Махно пушкарю Тимошенко.

– Та живой… – ответил командующий артиллерией. – А пушки пришлось бросить.

– То наживное. А ящики зачем тянешь?

– Так в них снаряды. Жалко. Снаряд, бывает, дорожче жизни…

Нестор промолчал.

– Голодни мы, батько, – продолжил Тимошенко. – Двое суток маковой зернынкы не було.

– И у нас ничего, – ответил Черныш. – В Гуляйполи, считай, голодают. Зерна на станции набрали, варить будем…

А кругом расстилалась плодородная степь. И было пусто. Время пахать, готовить землю под яровые… Некому.

– Тут недалеко, верст шесть, немецка колония Грюнталь, – подъехал к Нестору Щусь. На его лице не было обычной усмешки. – Може, заедем, пидхарчимся?

– По немецким колониям ты у нас профессор, – усмехнулся Нестор.

– Та шо ты все старе вспоминаешь, батько! – поморщился, все еще ощущая стягивающую боль от рубца, Щусь. – Молодой был, горячий!

Они въехали в колонию. Кирпичные дома, когда-то побеленные, теперь были в пятнах, напоминающих кровавые лишаи. Распахнутые ставни с сердечками висели на одной петле. Все безжизненно. Ни лая собак, ни мычания коров, ни детских голосов.

– Може, десь в степи? – спросил сам себя Щусь.

– А ты видел в степи людей? – ответил вопросом Черныш.

– Да, степ зараз – чиста вдова, – заметил ездовой Степан. – Без толку паруе. Откуда ж харчи визьмутся?

– От и я все время про харчи думаю. – Щусь въехал в какой-то двор. Спешился. Зашел в хату. Потом снова мелькнул во дворе, исчез в погребе.

– А багатюща була колония, – вспомнил Степан. – Таких свиней привозили на ярмарку. Лежить на возу свиня – сама як вагон. А сало яке робылы! Соломою смалене! Шпик называлось! Духовыте!.. Пиднесуть, бувало, тоби чарку того… шнапсу, а ты им, значить: «Ауф вир воль!» Смиються. Нравылось им. И тоби кусочка тры шпика, закусыть… Кулакы, конечно, сплотаторы, но хороши булы люды.

– Да замовкны ты! – не выдержал Юрко. – Якась буржуазна у тебе агитация!

– Та я шо? Просто думаю… От жилы б так люды, любылы б одне одного, жалилы, дилылысь всим… може, й не надо було б цю революцию устраювать?

Все промолчали. За такие речи годик-два назад батько по головке бы не погладил… Но что сейчас говорить? Голод – не тетка, а на ум действует!

Щусь вылез из погреба, отряхивая с себя паутину и известку.

– Пусто, толко шо не подметено, – сердито сказал он.

– Поехали в Вышневе, – предложил Махно. – Высылай разведку, Щусь.

Покинули брошенную колонию. Лица у всех были мрачные. Словно кладбище посетили.

Ночевали на хуторе близ Новониколаевки. Хозяева уступили Галине и Нестору свою постель. Маленькое окошечко вспыхивало неверным лунным светом, пробивающимся сквозь облака. Донеслась первая робкая трель соловья.

Галина смотрела в потолок.

– А у нас с тобой ни свадьбы хорошей не было, ни любви, как у людей… – сказала она вдруг. Нестор не ответил, хотя и не спал. Думал о чем-то своем. – Вот убьют нас, и – все? – спросила она сама себя.

– А ты хочешь второй жизни, райской? – вдруг сердито произнес Махно.

– Я ласки хочу. Разговоров про любовь. Тихо так, на ушко. Поцелуев всяких-всяких хочу… И шоб соловей спивал…

Нестор вдруг усмехнулся. Раньше таких мыслей Галина не высказывала. Хотела быть атаманшей. Озабочена была больше своей ролью в армии, в недолговременной «Республике». Видно, мысли о близкой гибели порождали и желание любви, бабского счастья. Вот ведь какие странности в жизни случаются.

– Любовь, Галочка, у меня есть, – сказал Нестор. – И мечты всяки. А жизни такой, шоб эти мечты посбывалысь, мабуть, не будет… Да уже и не хочеться…

Вскочили они от звуков стрельбы, испугавших соловья. Светало.

Запыхавшиеся Задов, а за ним и Юрко вскочили в комнату:

– Пиднимайтесь швыденько!

Махно торопливо одевался:

– Что там?

– Красни. На конях, – басил Задов. – Якась бригада Котовского, вилок капусты йому в зад!.. Та одивайтесь быстрише! – прикрикнул он на полусонную Галину. – Юрко, подганяй тачанку!

Они мчались по шляху, сопровождаемые Черниговским и Задовым. За ними растянулся не слишком уж многочисленный отряд. Лёвка, как всегда, отставал.

– Конячка знову слабосильна! – оправдывался он. – Ленту хоть заправылы?

Махно возился у пулемета.

– Лента де? – спросил он Галину.

– Последнюю в Гуляйполе срасходовали. На тех калмыков и киргизов, – ответила Галина.