Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Нестор со злостью ударил кулаком по сиденью.

– Ну, хоть патроны для винтовки есть? В сумке шо?

– Казна. Червонцы.

Махно то ли закашлялся, то ли рассмеялся:

– От дура! Сейчас патрон дороже червонца! Он! Смотри!

И было видно: за ними наметом, явно пытаясь захватить тачанку, неслось несколько десятков всадников.

– А может, то наши? – спросила Галина. – Он вроде Щусь!

– Пенсне надень! Я наших за версту узнаю… Степан, не гони так, Задов отстает!

– Як не гнать, як не гнать? – с испугом в голосе отозвался ездовый. – Порубають наче дрова!

Преследователи приближались. Это были разношерстно одетые удальцы Котовского. Первейшие грабители и рубаки, не хуже шкуровцев.

– Батько! – закричал скакавший рядом Юрко, вынимая шашку. – Я их задержу!

– Ага, – оскалил зубы Махно, проверяя карабин. – Задержала муха ветер… В сторону отойдить! У меня ще обойма!

Задов и Юрко скакали теперь по бокам, часто оглядываясь. А котовцы все приближались. Кони добрые, лица у рубак веселые. Поняли, что не просто так молчит пулемет.

Галина торопливо раскрыла сумку, где, маслянисто и тускло блестя, лежали царские червонцы. Зачерпнула горсть и подбросила монеты высоко в воздух. Утренняя заря как будто подхватила тяжелые кружочки столь любимого людьми металла. Вспыхнул красновато-желтым огнем каждый червонец, прежде чем упасть на дорогу.

– А ну, заразы! Хватайте! – закричала Галина. – От батька Махно – товарищу Котовскому!

Конники даже не сразу осознали, что это засветилось перед ними. Но ребята они были хваткие, быстро поняли. Стали осаживать, останавливать коней. Некоторые джигиты подбирали монеты прямо на ходу. Первые ряды смешались, но им на смену вперед выскочили вторые… третьи…

Горсть за горстью летели на дорогу червонцы, катились по твердой уезженной земле… И еще!.. Еще!.. Пока самые последние всадники не стали соскакивать с коней. Еще бы! Сейчас, когда бумажные деньги становились трухой, золотой червонец стоил доброй лошади. И погулять на него можно всласть…

Тачанка влетела в нежную, весеннюю зелень балочки. Дорога стала влажной, приуставшие от скачки кони пошли чуть медленней. Сзади никого не было. Проехали еще немного – и совсем замедлили ход.

– Много казны Котовскому подарила? – спросил Нестор, улыбаясь.

Галя порылась в сумке.

– А почти всю. Штук пять осталось.

– От бесова баба, – засмеялся Махно. – Пулемет бы так не сработал, могло ленту закосыть, чи ще шо… а тут… стреляла прямо в самое сердце!

Жена защелкнула сумочку.

– Прошу тебя, никогда больше не называй меня дурой. Не забывай, у меня тоже есть чувство собственного достоинства…

– Ох, ох! Я ж тебе ничего не говорю за растрату армейской казны. Гроши в грязь. А мог бы и это… по законам военного времени…

– Ты б еще про Лашкевича вспомнил!

Тут все рассмеялись… На память пришли последние любовные похождения казначея. У всех впереди теперь маячила погибель, так что жизнь и казнь Лашкевича выглядели неким курьезом. Ну, погулял хлопец. Никого шашкой не срубил. Никому горя не причинил. И так получалось, что он был не хуже всех их вместе взятых.

В поросшем деревьями буераке было темновато. Где-то в чаще соловей все никак не мог закончить ночную песню. Над головой сквозь легкую еще, поблескивающую по-весеннему зелень просвечивало солнечное небо.

Напились у ручья, набрали воды в ведра. Дорога стала карабкаться наверх. Кустарник и деревья как бы расступились, выпуская их в степь. Кони, напрягая сухожилия, вынесли тачанку с Галиной и Нестором на простор. И тут Лёвка смог только свистнуть!

Прямо перед ними стояла застывшая лава конников. Тачанки. Впереди двое или трое командиров. На многих красноармейцах буденновки со звездами, выцветшие рубахи расшиты «разговорами». Лица в большинстве немолодые, с печатью долгой и трудной войны.

Лава не трогалась с места, спокойно ждала, когда подъедет тачанка.

– Что, Галочка, а на буденновцев червонцев не запасла? – спросил Махно и прикрикнул на тормозящего тачанку Степана: – Давай вперед, Степан, ничего другого не придумаешь!..

Тачанка приближалась к красным командирам, ожидавшим с каменными лицами.

– Как ты говорила, Галя? «У нас есть чувство достоинства!» – Нестор поднял лежавшее в тачанке знамя, развернул его. Затрепетало черное полотнище: «Повстанческая армия батька Махна. Свобода или смерть». Череп и кости. Боевое знамя.

Лица командиров как будто разгладились. Первый, с двумя орденами Красного Знамени на груди, тронул жеребца, который, чуя среди тачаночных лошадей кобылу, пошел как-то боком, похрапывая и вскидывая голову.

Рука командира потянулась к козырьку:

– Комбриг Первой конной Маслаков!

Махно встал на тачанке:

– Командующий повстанческой армией батько Махно!.. Слыхав про тебя, Маслак! Добрый рубака, рассказывали!

Маслаков усмехнулся:

– Благодарю!.. А мы тоже багато хорошего про тебя, батько Махно, слыхали. А тут и ты сам, собственной персоной.

Буденновцы заулыбались. Ряды смешались. Всем хотелось поглядеть на батьку Махно. Маслаков еще раз козырнул:

– Батько Махно! Прими бригаду под свою руку!

– Ты… ты шо? Спьяну? – не смог скрыть удивления Нестор. И у Юрка, который все еще держался за рукоять шашки, готовый дорого отдать свою жизнь, отвисла челюсть.

– Такое дело… Вся бригада проголосовала, шоб податься до Махна, – пояснил Маслаков. – Нови цари надоели.

Казаки-буденновцы одобрительно загомонили:

– Всю дорогу одни расстрелы… И мы расстрелюем, и нас расстрелюють. Сколько ж можно селянына сничтожать? Не дело! Наш Дон и Кубань большевики, як метлой, подмели. Расказачили до голой жопы! Гутарят, даже холодну оружию изымуть. Не будет теперь у казака ни шаблюки дома, а може, и косы чи топора…

– А нашо? – спросил маленький донской казачок с большими, похожими на клешни рака, руками. Видать, лихой рубака. – Нашо голому шашка? Рази шо для сраму?

Под кустами, у ручья, разожгли костер, беседовали, жарили нанизанное на вербовые прутики сало, взятое из неприкосновенного запаса. Нашлись и пляшки с первачком. В сторонке кто-то из повстанцев бил вшей. Обычный бивуак времен Гражданской…

– Зараз вместо Фрунзе карательными делами командуе Роберт Эйдеман, з латышей. Суровый мужик. У нас за то, шо селян пожалелы, двадцать чоловик в распыл пустил, – рассказывал Маслаков у костра. – А особенно не понравылась моим хлопцям ця бумажка… Приказ Троцкого…

Он полез за голенище сапога и извлек оттуда завернутый в тряпицу, сложенный в восьмеро и порядком потертый листок, протянул его Нестору. Махно пробежал глазами первые строки, потом крикнул своим хлопцам:

– Слушайте! Всех нас касаемо! «…Основной упор делать на части, которым чужды интересы так называемого крестьянского батьки Махно… Это красные курсанты из Харькова, Киева, Петрограда и Москвы, это эстонские части, китайские полки, башкирские гусары» … О, тут их до хрена перечисляеться! И туркмены, и чехи, и нимци… «…На территории, где действуют банды Махно, вводить режим временной оккупации. Угонять для нужд армии конский состав, который может быть использован махновцами для быстрых перемещений. Хаты, где давали приют бандитам, уничтожать. Всюду создавать из беднейших крестьян истребительные отряды, которых поощрять конфискованными у махновских элементов продуктами…» Зауважал нас Троцкий!