Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Эх, де мои трехдюймовочки! – вздохнул он.

А грузовики мчались по ровному шляху, придерживаясь поросших травой обочин, чтобы не слишком досаждать друг другу пылью. В кузовах сидели курсанты с красными и синими петличками. Три пулемета глядели в разные стороны. Грозная погоня!

– А вон еще! – показал Юрко в сторону, голос его дрожал.

И действительно, вдали возникли еще три столба пыли. И передвигались они очень быстро.

– Ну, гони же! Гони! – закричала Галина.

– Та кони устали! – пожаловался Юрко, сменивший Степана. – Паленые кони, та ще й недокормлени!.. Догонять, заразы!

Все отставали и отставали от стремительно уходящего от погони отряда зарядные ящики Павла Тимошенка.

– Бросайте свои корыта! Обрубайте постромки – и на коней! – приподнявшись, крикнул ездовым Махно.

Они так и сделали. На ходу забрались на лошадей и шашками обрубили сбрую. Брошенные зарядные ящики загородили проезжую часть дороги…

Остался возле ящиков лишь один Павло Тимошенко. Он торопливо перекладывал снаряды в один ящик, искоса глядя на приближающиеся машины. Достал из инструментального короба молоток на длинной ручке. Стал ждать…

Грузовики приблизились, затормозили. Несколько курсантов соскочили на землю, побежали, чтобы схватить махновца.

– Ну, идите сюда!.. Идить, дурачки! – позвал Павло. Боковым зрением он видел приближающихся курсантов… Взмахнул молотком, целясь в открытый взрыватель…

Мощный взрыв сотряс и всколыхнул вековую степь.

Махно оглянулся. Над шляхом высоко в небо поднималось дымное облако…

Махновская колонна въехала в заросли реки Мертвоводки, впадающей в Южный Ингул.

Махно слез с тачанки и, пошатываясь, подошел к толстому буку, прислонился. И долго стоял так, словно набираясь от дерева спокойствия и силы.

Галина пришла с берега реки с котелком, полным воды. Дала всем попить.

– Почему речку Мертвоводкой назвали? – спросила она. – И по карте так.

– Тут спокон веку войны шли, Галочка, – сказал Махно, – С татарами, турками, ляхами… И еще раньше… – Махно тоже напился. Потом взял из тачанки щетку, принялся стирать с коней пену. – И в книгах написано, и люды от дедов слыхали, шо тут были сильные бои. Тысячи мертвых в воде плавало. От и стала речка Мертвоводкою.

Нестор с видимым удовольствием старался за ездового. Лошадей всегда любил, и теперь такая работа успокаивала его, хотя в глазах все еще стояло огромное облако дыма, в котором растворился Павло Тимошенко.

…На рассвете они выехали на опушку и замерли. На насыпи, куда вела дорога, пыхтел замаскированный зеленью бронепоезд. На башенке сидел часовой. Курил.

Тачанки и конные махновцы попятились. Но подъехал махновец из арьергарда – один из рязанских пареньков, что пристали к батьке прошлым летом вместе с Ваньком-гармонистом. Мало их уже осталось, рязанских. И какая сила притянула их к Махно и удерживала? Поистине смертная сила.

– Батько! Там, сзади нас, тоже конница. Полный лес. Не по-нашему голгочут. Так думаю, венгерцы. А може, те… – он путался, – …може, хранцузы?

Даже в таких трудных ситуациях Махно не мог обойтись без шутки:

– Французы, говоришь? А самого Наполеона ты там не видел?

– Полеона я знаю, – улыбнулся рязанец. – Полеон – то на Бородине, а тут какая-то Мертвоводка…

Нестор уже повернулся к Задову:

– Хороший день начинается, Лёва! Да, видать, не для нас… А может, ще раз кривая вывезет?

– Як, батько? Кругом же зажали, заразы!..

– Надевай свою униформу, бери удостоверение – и при на ных буром!

…Задов, Фома и Сашко Кляйн переоделись в рубахи и шаровары красных командиров, нахлобучили на головы фуражки со звездочками. На тачанках и бричках всегда имелась куча всякого трофейного барахла, многое годилось в качестве «театрального реквизита». Об этом заботился сам Махно.

– Може, и мне с ними, Нестор? – спросил Щусь.

– Не надо! – отрезал Нестор. – Характер у тебе, как у свекрухы… и вид с малых лет анархический. – Он указал на патлы, которые у морячка быстро отросли после короткой красноармейской стрижки и теперь снова волнами лежали на плечах.

Лёвка Задов, Сашко Кляйн и Фома на рысях отправились к бронепоезду. Махно из-за кустов наблюдал. Позади них лес тоже перекликался чужими голосами…

Из бронированной двери появился командир бронепоезда. Лёвка первым пошел ему навстречу, отдал честь, протянул удостоверение…

Махно, переждав немного и увидев, что переговоры начались, скомандовал:

– Ну, теперь мы пошли. Двигаться смело! Не робеть!

Его поредевший отряд выбрался из леса и, набирая ход, направился вдоль железнодорожного пути прямо к бронепоезду. Приближаясь к стальному чудовищу, они не без страха рассматривали стенки вагонов, прочерченные линиями заклепок, амбразуры с дулами «Максимов», крайне недружелюбно выглядывавших из бойниц. Даже лошади отфыркивались, чуя запах разогретого металла, пара и масла.

Тем временем командир бронепоезда закончил изучать удостоверение Задова.

– А сам Котовский же где? – с уважением спросил он.

– На Тамбовщину пошел. Антонова давить.

– Замечательный, говорят, мужик, – сказал броневой командир. – Слыхал, он в цирке выступал?

– Самого Поддубного завалыв в Одессе, – заявил Лёвка. – А супроть мене оказався слабоват!

– Боролись?

– А шо такого? И не раз… А хочешь, поборемся?

Командир посмотрел на Задова.

– В другой раз, – сказал он. – От с Махной покончим, тогда.

Отряд Махно тем временем приблизился к бронепоезду. На передней телеге развевалось красное знамя. Теперь, когда отступать было уже поздно, хлопцы держались уверенно, даже нагловато.

– Хорошо, шо тебя встренулы, землячок. – Лёвка показал на свой обоз. – Напоролись на махновцев. Малость нас потрепалы. По следу идуть. Так ты, братишечка, встрень их як положено. Подмогни нам од ных оторваться!

– Не сомневайтесь! Встречу по первому разряду, – пообещал командир бронепоезда. Он скрылся в бронепоезде. Заворочались башни…

А Задов, Кляйн и Кожин догнали махновцев, которые уже перевалили через железнодорожные пути и взяли направление на новый лес, темной грядой видневшийся вдали.

Позади раздался гул мощной стрельбы из всех стволов бронепоезда. Хлопцы злорадно засмеялись. Особенно был доволен Лёвка. Хохотал от души.

– Не шибко радуйтесь! Раз повезло, другой… – пробурчал Махно. – Не может же всю дорогу везти!

Ужинали на хуторе. На столе в миске невысокая горка картошки, скудный расклад хлеба. Хозяева были малоразговорчивы.

– Великий голод иде, – сказал хозяин, как бы оправдываясь. – Сухо, як у печи. Погано будет усем! Треба кончать воевать. Хочь большевики, хочь турки… абы жить дали. Дитей жалко…