Игорь Болгарин - Горькое похмелье

– Какой ты «свой»? – оскалился Кожин. – Красная сволочь!

– Не горячитесь раньше времени! – попытался успокоить махновцев Полынов. – Вот сюда! – Он указал на высокий кустарник. Там тоже виднелись всадники, среди них Кожин узнал Филиппа Миронова, брата их товарища-махновца.

– Вот шо, хлопци, – сказал Миронов. – Из Москвы вышел приказ, шоб весь ваш крымский корпус сничтожить – до последнего. Мою Втору конну послалы перехватить вас под Ишунью. Но мои хлопци за вас. Я пропущу… На Перекоп не ходить. Там Блюхер вас дожидается. С танками… Ничого, ще разок скупаетесь в Сиваше.

– Хорошее дело! – отозвался Кожин.

– Воды мало. Пройдете. Возьмить з собой два мои эскадрона, до вас просяться… Брату моему поклон. Жизня так повертае, шо вже й не свидимся!..

Колонна, приняв новых конников, двинулась дальше.

– А ты шо, смерти ищешь? – спросил Кожин у приставшего к ним комэска.

– Смерти?.. Тебе большевики как?

– Та поперек горла!

– А мне поперек жопы. Тебе не поесть, мне не посрать!

Расхохотались. Горе и смех рядом ходят…

В Сиваш полезли тоже с шутками. Тачанки, словно лодки, высились над водой. Кони настороженно фыркали, воротились от соленой воды и от трупов, которые до сих пор плавали в заливе. Крым в соответствии с приказом из Москвы брали «любой ценой».

Трехдюймовки катили по Сивашу, виднелись лишь дула да щитки. Раздался веселый голос:

– Хлопци, и чого мы сюды, в Крым, ходылы?

– Яйца помыть!

– Скажи краснопузым спасибо. А то ще полгода був бы не мытый!

И – дружный смех, плеск воды. Не поддаются печали закаленные в боях хлопцы.

Змеей ползла ночная колонна по Сивашу. Сверху дождь, снизу вода. Но зато не слышно их и не видно…

Обеспокоенный Паука доложил Фрунзе:

– Товарищ командующий, махновцы сумели почти без потерь выйти в Северную Таврию.

Михаил Васильевич – весь энергия и натиск. Кончились раздумья. Приказ есть приказ, и он обязан его исполнить.

– Почему пропустили? Как?

– Наши крымские части отказываются воевать с крестьянами. Разведка доносит, многие влились в их ряды. Местные и провели их через Сиваш.

Фрунзе склонился к карте:

– Вот здесь, под Тимашевкой, мы им устроим засаду. Сейчас в Северной Таврии суровая зима. Гололед. Они быстро выдохнутся. Другого пути у них нет. Пусть пройдут эти двести сорок верст без корма, на неподкованных лошадях, без еды и питья, без отдыха. А когда уже будут думать, что все позади, что уже совсем рядом их столица Гуляйполе, они потеряют бдительность. Тут-то мы и бросим на них свежие буденновские полки, которые не были в Крыму. Перебросьте Буденному всю полевую артиллерию. Пошлите в войска агитаторов. Тезис: махновцы – кулаки, бандиты, тайные пособники Врангеля…

Жители Токмака вслушивались в орудийную канонаду, смотрели на дымные сполохи за горизонтом. Старики, когда-то уже понюхавшие пороха, – самый осведомленный народ.

– Врангеля побылы… З Махной замырылысь… з кым же зараз воюють?

– Може, Антанта высадылась?

– Яка Антанта?

– Ну ции… румыны та японци. Чи хто там?

– Откудова тут визьмуться японци?

– А може, знов кайзер?

– Якый кайзер? Його скынулы.

– А ты бачив, як скыдалы?

– Матир Божа, нема вже людей воювать. Хто хлиб посие?

– А китайци! Бачив, скилькы у бильшовыкив китайцив? И посиють, и пожнуть… и зъидять. Трудящий народ!

– Ты мени разобъясны, чим сиять? Зерно все выгреблы. А у кого, мо, шо й осталось, до сева не дотерпыть. Зъисть. Або ж з голоду помре.

Разговоры. Домыслы. Смех, слезы …А в десяти верстах гибли, попав в засаду, их земляки, возвращавшиеся из Крыма к батьке.

На окраине Старого Керменчика, у слияния многих степных рек, Махно, Черныш, Аршинов и Сашко Кляйн, оставшийся с сотней добрых хлопцев для охраны штаба, выглядывали своих. Должны были бы уже вернуться. Махно опирался на палку, как пастух на посох, в ожидании заблудившегося стада.

Прискакал Юрко. На щеках его грязные потеки от слез.

– Едуть, едуть хлопци!

– А плакал чего? – спросил Махно.

– Витер холодный, батько. Зима!

Показались всадники. Десятка полтора. Три тачанки, одной правил Фома Кожин. Вдали маячили конные и несколько возов.

Кожин остановил тачанку возле Нестора, тяжело слез на землю, приложил руку к шапке:

– Батько! Крымский корпус возвернулся после победы… мать ее…

– А где ж армия? – спросил Нестор.

– Армию, батько, большевики побили. Загнали, как волка, в угол и палкой забили. Вот мы – все, что осталось. Может, еще кто придет. Но немногие… Это уже не война была, батько. Бойня!

– А это кого привели? – спросил у хлопцев Махно, указывая на мироновского командира эскадрона.

– Федор Федоров! – подтянулся новичок. – Комэск армии Миронова, пристал до нас с двумя эскадронами.

– Толковый хлопец, боевой, наш, – заявил Щусь под одобрительный гул.

– А где ж твои эскадроны? – спросил Нестор.

– Там же, батько, де й твои, – ответил Федоров.

Махно кивнул. Он поверил Федорову: человек на смерть пошел, отверг постылую жизнь. Какая еще нужна такому бойцу характеристика?

Махно смотрел на жалкие остатки своего лучшего войска. Потом, издав какие-то хлюпающие и хрюкающие звуки, будто его душила чья-то рука, молча поковылял к хате. Скрылся за дверью.

Галина заглянула в комнату: Махно лежал на постели ничком, зарывшись лицом в подушки. Не плакал. Молчал. Жена не решилась подойти, дотронуться. Вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Хлопцы собрались у хаты. Кто распрягал лошадей, кто курил, кто жадно пил молоко. Из рук выпал глечик, разлетелся на куски.

– Тихо… – попросила Галина. – Батько хлопцев поминает.

Хлопцы понимающе закивали. Ничего не осталось у них в жизни. Ни анархической республики, ни Третьей революции, ни великой крестьянской воли. Никаких надежд. Только жажда мести и геройская погибель в неравном бою. Романтический лозунг первых лет анархии: «Свобода или смерть», казавшийся вроде песни или козацкого бунчука, стал прозаической явью. И с этим надо было жить и воевать до скорого конца.

Феня ждала Лёвку, а он все не приходил. Знала, что жив, что хлопцы видели его уже после ухода из Крыма. Она стояла на холодном ветру и вглядывалась в даль.

А Лёвка шел окольными путями, хоронясь, оберегая за пазухой знамя и самые ценные документы. Коней и бричку они с Тимофеем отдали для раненых, а сами шли пешком. Лёвка хромал: ноги стер в кровь. Сзади, слегка поотстав, плелся за Лёвкой согнувшийся в три погибели под тяжестью заплечного мешка и непрерывно кашляющий Тимофей Троян. Что у него было в мешке? Не штабные же документы он носил в Крым и обратно. В боях из всех «документов» бойцу нужны только шашка да винтовка.

Феня увидела их еще издали, помчалась навстречу. Припала к Лёвке, поддержала его, чтобы не упал.