Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Перед ними лежала нарисованная спецами крупная схема Крымского перешейка. Стучал движок, светились малые лампочки походного освещения.

– Латышей пока поберегите, Владимир Кириакович! Прикажите махновцам переправлять все наличные силы. И поспешите, пока не начала подниматься вода!

Триандафиллов кивнул. Циркулем прикинул расстояние до резерва махновцев, ожидающего приказа в колонии Дорнбург вблизи Сиваша…

Мокрые красноармейцы бежали по берегу озера Красного в глубину Литовского полуострова. Обтекали с двух сторон стоящую на песчаном взгорке конницу Каретникова.

– Хлопцы! Там сзади беляки, тоже на конях! Тьма тьмущая! На нас движутся! Не устоять нам! – прокричал Каретникову кто-то из пробегающих.

– Бог не выдасть… – спокойно ответил Каретников. Рядом с ним был Фома Кожин.

К ним подъехал ладный худощавый кавалерийский комкор, судя по посадке – прирожденный казак. Смушковая папаха на нем сидела лихо. За ним – с десяток удалых красных казачков.

– Командующий Второй конной армии Миронов! – козырнул подъехавший.

– Комкор Каретник!

– Командир пулеметного полка Кожин!

– Мой двоюро́дный брат у вас служыть. Тоже Миронов. – Говор у незнакомца был казацкий, суржик.

– Есть такой. Начштаба Второго корпуса… Хочете повидать?

– Зараз это неуместно… – усмехнулся Миронов и показал, не оборачиваясь, пальцем за спину: – Чуешь? Земля дрожить. То конный корпус генерала Барбовича. Пять тысяч сабель. Отборных. Моя Четверта дивизия почти вся полягла… наткнулась, як дурной дядько на вилы… Советую и тебе, пока не поздно, отойтить в сторонку, занять оборону. В темноте могуть и не заметить, мимо проскочуть.

– А мы повоевать з ими желаем, – улыбнулся Каретник.

– Воля ваша… Барбович – главный резерв Врангеля. Я б с им не шутил.

– А мы сызмальства по характеру веселые!

– Ну-ну… Разобьете Барбовича – Крым наш, а нет – утопит в Сиваше. Удачи!

Они пожали друг другу руки, и Миронов растворился в темноте.

Светало. Каретников смотрел вдаль, туда, откуда доносился гул. Он становился все громче. Вот уже из рассветных сумерек показалась темная полоса. Она надвигалась стремительно. Казалось, не шашками, так просто массой опрокинут.

Хлопцы, сидевшие на лошадях сзади Каретникова, заметно занервничали. Даже кони стали перебирать ушами, подрагивать, пятиться…

Конница все приближалась.

Вот уже пятьсот… четыреста шагов отделяло лавину Барбовича от рядов конницы Каретникова. Вылетели из ножен шашки. Но никто не стрелял. Были настроены на рубку! На средневековую войну!

Каретников высоко поднял руку, взмахнул ею.

И тотчас вся его конница, поворотив лошадей, быстрым аллюром разошлась в разные стороны, словно раздвинулись две половинки театрального занавеса, открывая сцену.

А на сцене стояли тачанки Кожина, скрывавшиеся за всадниками, впритык приставленные одна к одной. Сотни пулеметов в упор глядели на приближающуюся лаву.

Даже одну лошадь сразу не остановить, тем более тысячи лошадей, идущих в одной массе… Передние всадники не сразу, но понявшие, в какую западню они попали, стали натягивать поводья, дыбили лошадей. Но на них напирали вторые и третьи ряды…

– Руби дрова! – зычно закричал Фома Кожин, во весь рост стоявший на тачанке.

В истории войн еще не было такого уничтожения конницы. Мгновенного. Массового. Тысячи пуль в секунду. В упор. До конца ленты.

На поле образовалось месиво из человеческих и конских тел. Как бы на глазах вырастали живые еще, бьющиеся в судорогах холмы.

Только самые задние заворачивали коней и уходили. Махновцы, потрясенные увиденным, даже не стреляли вслед…

Из кабинета Врангеля была видна Севастопольская бухта, суда на рейде.

Генерал-лейтенант Шатилов, начштаба Русской армии, оторвался от трубки телефона. Он, казалось, был потрясен: боевой вояка, бывалый, сам конник.

– Петр Николаевич, конный корпус Барбовича практически уничтожен, – сдавленным и вместе с тем испуганным голосом доложил начштаба.

– Как?.. Эт-того не может быть! – прошептал Врангель.

– Пулеметными тачанками Махно… Сотни тачанок! В упор!

Врангель почти плакал. Они с Барбовичем были старые друзья. На него он так рассчитывал в этой Крымской кампании! Выйдя из Крыма в Таврию, они не имели коней. Кавалерию воссоздали Барбович и генерал Бабиев, легенда Белого движения. Израненный, с одной рукой, с укороченной на вершок ногой, Бабиев по-прежнему держался на коне как джигит и участвовал в рубках. Нелепый осколок сшиб его. Насмерть.

И вот – конец кавалерии.

Врангель вновь обратил свой взор на море. Там, за горизонтом, была Турция. Изгнание. Он знал, что так будет. Это судьба его и армии, без которой жизнь свою он не мыслил. И пусть уж лучшие погибли… Пусть!

Он откашлялся, собрался и вновь стал тем строгим, чуть надменным генералом, таким, каким его привыкли всегда видеть.

– Паша! Прикажи армии в спешном порядке отступать, – бесстрастным, даже каким-то будничным голосом сказал он. – Начинайте погрузку на суда. Крымская эпопея закончена.

Врангель был высок, строен. Черная черкесска сидела на нем безукоризненно. На груди – крест, полученный еще в четырнадцатом за взятие немецкой батареи в конной лобовой атаке. И еще один крест он носил на груди: солдатский «Георгий», самый ценный для офицера, потому что присуждали его солдатские комитеты командирам – и только за личное мужество, проявленное в бою.

Штабные стали торопливо жечь документы. Финита. Кончилась для него война, длившаяся шесть с половиной лет.

– Все, Паша! – повысил он голос, видя растерянность начштаба. – России больше нет!

Врангель давно предвидел катастрофу. Красные, пригнав войска с Польского фронта, по всем показателям превышали его силы раз в десять, а то и больше. А тут ударили небывалые для октября морозы – до минус двадцати. Замерзли водокачки на станциях. Без воды бронепоезд обречен. Одной водной заправки ему хватает лишь на двадцать пять верст. Запасы при таком морозе пришлось слить. Двадцать мощных крепостец на колесах превратились в снежные горки для забавы.

Теплое белье и иная одежда, которой снабдили «деловые люди», опора Белой России, оказались тряпьем, купленным в арабских странах. Оно расползалось в руках. Благородные русские купцы знали о тяжелом положении армии, поэтому тут же куда-то исчезли. Вместе с кредитами, выданными им отделом снабжения. Кто-то продал запас подков для кавалерии. Их загрузили в пароходик, и он ночью исчез навсегда…

«Союзники подвели» – это выражение, которое было у всех на устах, слабо отражало реальность. Англичане, договорившись с Советами и, надо полагать, рассовав по карманам отступные в виде бриллиантов, не просто бросили Русскую армию, а вредили ей, конфисковывая и уничтожая военные грузы, которые шли в Крым.