Игорь Болгарин - Горькое похмелье

Но Нестор на встречу не поехал. Об этой операции каким-то образом узнал Лева Задов, и он в который раз предупредил батьку об опасности… Тесен мир, и переплетения судеб невероятны.

Из Румынии Нестор с семьей и несколькими соратниками бежал в Польшу. Новый запрос Советской России о выдаче Махно. Нестор, Галина Кузьменко и двое его сподвижников были заключены под стражу. Но после длительных разбирательств польский суд признал Нестора и его товарищей невиновными.

Потом была Германия. Новый арест. Побег. Сначала в Брюссель, оттуда – в Париж, куда к тому времени переехала из Польши Галина с дочерью.

Аршинов, верный друг-теоретик и бывший тюремный учитель Нестора, издавал в Париже копеечную анархическую газету. Неожиданно он обрушился на Махно, заявил о решительном разрыве с ним и вскоре уехал в СССР. Это был большой удар для Нестора.

Время от времени в белоэмигрантской прессе появлялись статьи о Махно, воспоминания. В них батька выглядел людоедом и палачом. Чему, впрочем, удивляться?

Однажды Махно пришел в процветающую в Париже фото-студию Шумова, надев тщательно почищенный пиджачок и повязав галстук. Дело в том, что Шумов явился автором очередной статьи о Махно. И Нестор решил вызвать его… на дуэль. Защитить свою честь.

Но такова теперь была парижская жизнь Махно, что драмы заканчивались комедией. Шумова в студии не оказалось, а его помощник Сосинский, бывший офицер, предложил почти нищему Нестору не дуэль, а бесплатное фотографирование. Произошло примирение, объяснение, возникло согласие. Так на свет появились последние – и лучшие – фотоснимки Нестора Махно, с дочерью и без неё. Не парадокс ли судьбы?

Махно тихо заживо гнил в своей крохотной каморке в дальнем пригороде Парижа Венсане. Туберкулез принял костную форму.

Изредка его навещала Галина, которая работала в прачечной и жила в другом парижском пригороде – Канси.

В начале 1934 года Нестора положили в парижский госпиталь для бедных Тенон. Его гниющее тело источало смрад, и зачастую он лежал в палате один. Операция – ему удалили два пораженных костным туберкулезом ребра – лишь ненадолго принесла облегчение. Он осунулся, похудел, жизненные силы медленно покидали его. Махно умирал. Умирал в полном одиночестве.

Не видел он дочери, не навещали его и немногие бывшие соратники, которые каким-то чудом сумели пробиться сюда из Советской России.

Умер Махно 25 июня 1934 года. Ему было неполных сорок шесть.

Но странная вещь: на его смерть отозвались не только французские газеты. Былая слава словно бы возвращалась к нему.

Вновь закипели нешуточные страсти вокруг его имени, точнее, вокруг его тела. Парижское анархистское общество хотело похоронить Нестора на недавно обустроенном русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Но против этого решительно восстали белоэмигранты, не раз сходившиеся с ним в рукопашной на степных просторах Украины. Воспротивились и семьи тех, кто уже был здесь похоронен. Даже смерть не могла примирить с ним его врагов.

Наконец, анархисты договорились с администрацией парижского кладбища Пер-Лашез. Но у них не нашлось денег, чтобы откупить клочок земли для могилы, и тогда они приняли решение кремировать тело Нестора и захоронить в колумбарии.

В день похорон на кладбище собралось неожиданно много народу. Пришли не только его близкие, друзья, единомышленники и соратники, но даже кое-кто из его противников. Пришли, чтобы воочию увидеть тело их наконец-то поверженного врага.

На похороны приехали анархисты из Италии, Испании, Германии и даже из России. Во всяком случае, у гроба с телом Нестора была замечена небольшая группка русских анархистов.

Анархисты одного из парижских районов Сен-Дени пришли на кладбище организованно, строем, под черно-красным знаменем.

Ритуальный зал не мог вместить и десятой части тех, кто пожелал проститься с батькой.

Погребальную нишу закрыли патинированной под бронзу доской с портретом Нестора Махно. Волею посредственного скульптора его лицо было облагорожено, омоложено и упрощено. Скульптор старался. Но даже металл не смог передать неистового взгляда батьки Махно.

Воистину: чтобы обрести бессмертие, необходимо умереть. Вечный парадокс.

Возле ниши с прахом Нестора Махно с тех пор всегда, в любое время года свежие цветы. Много ярких гвоздик цвета крови, которую с такой легкостью проливал батька во имя туманного анархического счастья.

Глядя на эту плиту, нельзя не вспомнить о герое Достоевского Рогожине, человеке, в котором добрые качества были задавлены дикостью и лютью.

Крохотный уголок России на французском кладбище Пер-Лашез находится неподалеку от стены Коммунаров.

Конечно, Махно как русскому эмигранту подобало бы лежать на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Но как могли положить его рядом с могилами тех, кого он уничтожал как класс?

В конце этого послесловия мы просим у читателей прощения за то, что снабдили роман историко-публицистическими отступлениями. Мы полагали, что без этого нельзя было понять, особенно молодому читателю, что же происходило в стране в те далекие годы, как и почему возник такой феномен (и мифомен), как Нестор Махно.

Многие спросят: а как сложились дальнейшие судьбы героев нашего повествования? Как мы уже упоминали, истории соратников Нестора Махно тоже таят в себе немало мифических загадок.

Ненадолго пережил Нестора его друг и сподвижник Лев Николаевич Задов (Зиньковский). Удивительная история: завербованный органами ГПУ, он ни разу и ни в чем не подвел Нестора. Несмотря на то что неоднократно получал приказы ликвидировать батьку. Почему он не исполнил приказы, почему до последнего оставался с батькой – не единственные загадки, на которые мы уже никогда не получим ответы.

Загадкой остается даже время, когда он был завербован ГПУ. Если только в 1925 году, как утверждается в некоторых источниках, то нет ответа на вопрос, почему, за какие такие заслуги он вскоре после возвращения из Румынии получил довольно высокую должность: начальника Третьего отдела Одесского управления ГПУ и занимался секретнейшим делом – отправкой наших агентов за рубеж по «южной линии» (Одесса – Румыния – Болгария…). Только одним: он был еще раньше завербован в эти органы. Многие архивы уничтожены, особенно в начале Великой Отечественной. Потому доказать этот факт нам пока не представилась возможность.

Ясно лишь одно: Левка любил батьку и вел себя по отношению к нему в высшей степени благородно. В этом смысле можно предположить, что он был «двойным агентом».

Более девяти месяцев Лев Николаевич мужественно держался на допросах и лишь в сентябре 38-го, не выдержав пыток, он оговорил себя, что является агентом румынской и английской разведок.