Юлия Латынина - Христос с тысячью лиц

Юстин Мученик в середине II в. вспоминал, как он лично встречал последователей антиохийца Менандра, который, в свою очередь, был учеником Симона Волхва. Этот Менандр утверждал, что он сам является Господом, и обещал ученикам физическое бессмертие. А основоположник классического гностицизма Валентин, если верить Клименту Александрийскому, якобы был учеником некоего Феуды, который, в свою очередь, был учеником апостола Павла {264}.

О том, что в учении подлинного Павла могла быть весомая гностическая составляющая, мы говорили уже и будем еще говорить. Однако если бы гностицизм был еще одной трансформацией учения Павла, мы могли бы ожидать, что гностические Евангелия будут написаны прежде всего от имени Павла, или Савла, или Симона.

Однако гностические тексты, написанные от имени Павла, составляют ничтожную долю других гностических текстов.

Более того – многие из них сохраняют более аутентичные, чем ученики Павла, сведения о положении дел в секте после смерти Иисуса и хорошо помнят, в отличие от Луки, что главой церкви после смерти Иисуса стал его брат Иаков.

После обнаружения первых настоящих гностических текстов ученые ударились в другую крайность: гностицизм-де вообще не имел никакого отношения к христианству. В нем видели влияние буддизма, зороастризма и неоплатонизма.

Это было дохристианское движение, которое восходит к древнейшим вавилонским и персидским образцам {265}, переделанному зороастризму {266}, платонизму с его разделением царства Идей и мира Вещей, дуалистической религии персов и буддизму, учащему, что жизнь есть страдание {267}.

Влияние буддистов и персов в позднем гностицизме, безусловно, есть – ведь последователи Иисуса и вправду проповедовали до самого Инда, и до того же Инда тогда простирался грекоговорящий мир. В это время в Александрии можно было встретить не только практикующего буддиста, но и (если очень повезет) китайского купца. В I–IV вв. н. э. Ближний Восток был религиозным парником и ковчегом со всякой верой по паре.

Но если влияние буддизма, платонизма и зороастризма было таким уж большим, то почему Будда и Зороастр вошли в гностический пантеон многоразовых Спасителей только в III в. н. э., в ходе реформ Мани, а Платон и вовсе стал почитаться в числе пророков только друзами в XI в.? Если гностицизм был основан Платоном, Зороастром и Буддой, почему они не вошли в список его основателей с самого начала?

Почему в раннем гностицизме в качестве многоразовых Спасителей почти всегда фигурируют либо Иисус, либо персонажи Ветхого Завета – Сиф, Шем, Енох, Ной и Мельхиседек (как правило, являющиеся предыдущими воплощениями Иисуса), либо его апостолы?

Несмотря на все усилия историков, археологов и филологов, нам пока неизвестно ни одного гностического текста, который явно предшествует рождению христианства {268}.

Можно, наконец, предположить и еще один вариант: гностицизм был продуктом внутренней эволюции иудаизма. Но если это так, то как же получилось, что о соответствующей иудейской секте не упоминает Иосиф Флавий?

Ответ заключается в том, что он о ней упоминает. А именно – когда говорит об «ессеях».

Ессеи, согласно Иосифу Флавию, «твердо веруют, что, хотя тело тленно и материя невечна, душа же всегда остается бессмертной; что, происходя из тончайшего эфира и вовлеченная какой-то природной пленительной силой в тело, душа находится в нем как бы в заключении, но как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину» {269}.

Это удивительное с точки зрения ортодоксального иудаизма верование.

Ортодоксальный иудаизм эпохи Второго Храма ничего не говорил о душе. Во всей Торе вы не найдете ни строчки, которая говорила бы, хоть с какой-то определенностью, не только о бессмертии человеческой души, но и вообще о ее существовании.

В Торе человек не мог видеть бога, человек не мог быть воплощением бога, человек не мог подниматься на небеса: и это было не случайностью, а наоборот, системообразуюшим принципом монотеизма. Между Богом и человеком лежала непреодолимая полоса препятствий, с колючей проволокой, со светом прожекторов, с постоянными теологическими патрулями и датчиками движения, которые бдительно отслеживали нарушителей. Между Богом и человеком не было никого: в Жреческом кодексе не было даже ангелов, вещих снов и говорящих животных. Идею души, которая является частью бога, ортодокс времен Ездры почел бы за чудовищное язычество и прельщение Израиля.

Даже ранние фарисеи о душе ничего не говорили: то, что обещает восставшим против Антиоха Эпифана повстанцам «Книга Даниила» – это вечная жизнь и воскресение тела. Те же верования характеризовали и римскую церковь, по крайней мере во II–III вв. н. э. Наш добрый старый знакомец Юстин Мученик, как мы помним, специально подчеркивал, что души не могут быть бессмертными. Взглядом бдительного теолога Юстин уловил, что бессмертная душа, как ни крути, является богом. «Души смертны и подвергаются наказанию», – утверждал Юстин {270}. Безначален и неразрушим только Бог, а что воскресает – так это плоть.

И вот, согласно Иосифу Флавию, ессеи веровали не в физическое воскресение тела, а в то, что после смерти «душа, освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину». Сравните с гностиками, которые «учат о том, что душа имеет происхождение божественное и низвергается в этот мир в наказание» {271}.

Однако мирные ессеи (если они вообще когда-либо существовали иначе, как на страницах Иосифа Флавия) были не единственные, кто обладал таким возвышенным и таким неортодоксальным представлением о человеческой душе, как о части бога.

То же самое убеждение, согласно Флавию, характеризовало кровавых сикариев.

В седьмой главе «Иудейской войны» рассказывается об обороне сикариями Масады – неприступной крепости Ирода на берегу Мертвого моря, в которой хранились запасы для долговременной осады и оружие для десяти тысяч человек. Диверсионная операция сикариев по захвату этого арсенала, собственно, и была началом войны, точно так же, как захват арсенала в Сепфорисе стал отправной точкой восстания Иуды после смерти Ирода в 4 г. до н. э. Сходство между обоими операциями только усиливалось тем, что Иуда Галилеянин, предок захватившего Масаду Мессии Менахема, и Иуда, сын атамана Езекии, поднявший восстание в 4 г. до н. э., был, вероятно, одним и тем же лицом.

Менахем вскоре после захвата Масады отправился в Иерусалим, провозгласил себя там царем и был убит, но его родственник, Елеазар бен Яир, продолжал командовать неприступной крепостью, ожидая пришествия Царствия Божия и время от времени разоряя окружающие городки. Жители этих городов были отнюдь не язычники, а другие евреи, которых обитатели Масады считали детьми Велиала уже за то, что они веровали в их же собственного бога по-другому.