Юлия Латынина - Христос с тысячью лиц

Именно поэтому милленаристской традиции было хорошо известно пророчество Иисуса о Менахеме/Утешителе. Для традиции, связанной с именем Иакова, не было ничего необычного в том, что Мессия в ней прямо называл имя своего преемника, фактически объявляя Менахема новым сосудом Божиим: с точки зрения этой теологии приход Менахема и был вполне себе вторым пришествием.

Кумраниты были настроены куда более мистически, нежели победившая ортодоксальная церковь и даже нежели победивший раввинистический иудаизм. Лука искажал взгляды своего учителя Павла не в пользу Иакова Праведника, а в пользу основателя иудейского монотеизма – Иеремии [12].

Приземленный, прозаический тон повествования Луки, крайняя скудость чудес, вполне реалистические описания апостола Павла, скрывающегося от бушующей в эфесском театре толпы, – это вовсе не раннее безыскусное христианство, которое впоследствии было расцвечено буйными гностическими фантазиями. Ровно наоборот, безыскусность Луки – это его реакция на «басни и родословия бесконечные», на рассказы Иоанна Богослова о всемогущих колдунах, которые умеют убивать огнем из уст своих и которые насылают на врагов неурожай и засуху, на историю об Иисусе, сияющий лик которого изгоняет торговцев из Храма.

Главным и фундаментальным обещанием гностицизма было, в конечном итоге, обещание бессмертия души, а не физического воскресения тела.

Это обещание, как совершенно справедливо заметил один из основателей ортодоксии Юстин Мученик, было несовместимо с монотеизмом. «Души и смертны и подвергаются наказанию, ибо если бы они были безначальны, то не грешили бы», – писал он {482}. Именно поэтому Юстин еще в 150-х гг. отказывался признавать бессмертие души и отказывался считать христианами тех, кто «не признают воскресения мертвых и думают, что души их после смерти тотчас берутся на небо» {483}.

История церкви была историей борьбы с гностицизмом.

Она была историей борьбы с идеей о том, что человек может стать Богом. Богом был только один человек – Христос, – говорила церковь, – и верующим остается только следовать за ним и слушаться епископов. После вознесения Иисуса права Бога на земле перешли к церви.

Сначала церковь в лице Иакова боролась с негодным колдуном Симоном Волхвом/Павлом, который провозглашал себя новым Христом. Она боролась с гнусными сторонниками гностика Валентина, которые верили в Иисуса, но отказывались подчиняться епископам. Ее отцы писали императорам доносы на негодяев, которые созывают свои радения без одобрения начальства и, стало быть, непременно занимаются на них свальным грехом и поедают младенцев.

После победы церковь от слов перешла к делам. Епископ Раббула разбирал на камни церкви маркионитов. Магнус Максимус сжигал присциллианистов. Церковь уничтожала богомилов, катаров и альбигойцев. Император Алексей Комнин отказался от руководства крестовым походом, потому что у него были более насущные дела: ему нужно было вырезать 100 тыс. павликиан, проживавших на его собственной территории и бывших его собственными налогоплательщиками. Эта политика, собственно, и погубила империю ромеев.

Несмотря, однако, на то что ортодоксы преследовали гностиков сначала словом, а потом огнем и мечом, – они щедро заимствовали у них при каждом очередном изменении церковной доктрины.

Они позаимствовали у них Троицу и св. Софию. Они позаимствовали у них институт монашества и самое слово «монах», которое было одним из самоназваний гностиков. Они заимствовали, в конце концов, и не без сложностей, идею спасения души, а не просто воскресения тела, – ту самую идею, которую клеймил один из основателей церковной ортодоксии Юстин Мученик.

При этом ранние кумранские представления о самих себе как об элим и об окружающем мире как владении Велиала не только не исключали идеи вооруженной борьбы с Велиалом, но, наоборот, предполагали ее. Обитатели Кумрана становились после смерти святыми и начинали сиять именно потому, что участвовали в космической войне.

В этом сочетании агрессии с мистикой нет ничего удивительного. Посмертное блаженство души стало главной надеждой ассасинов и религиозных фанатиков именно после Кумрана. Патент на идею Рая для шахидов был выдан именно там.

Именно мистическая составляющая милленаризма и позволяла членам секты вести вербовку среди самых широких кругов и постоянно колебаться в нужную для выживания сторону между диаметрально противоположными толкованиями обещаний Мессии.

Каждый раз, когда милленаристы обращались к простакам и народным массам, они рассказывали про десять тысяч кистей винограда. Каждый раз, когда они обращались к элите, они рассказывали, что виноград – это метафора.

Даже ортодоксы грешили этой особенностью. В полемике против гностиков они всегда напирали на то, что Царство Божие носит совершенно материальный характер. Праведники, уверял Ириней Лионский, будут царствовать «в том же создании, в котором они получили плоды страдания своего и были умерщвлены» {484}.

Однако стоило ортодоксам обратиться к правителям, и они заимствовали чисто гностические аргументы и тут же заявляли, что Царство Божие не от мира сего. «Когда вы слышите, что мы ожидаем царства, то напрасно полагаете, что мы говорим о каком-либо царстве человеческом», – заверял Юстин Мученик {485}.

Перед восстаниями милленаристы обещали своим приверженцам Древо Жизни, которое будет пересажено к престолу их лидера, и десять тысяч кистей винограда. После провала восстаний они, как Елеазар бен Яир, объясняли, что виноград ждет на небесах. Перед восстаниями они обещали верующим неуязвимость. После провала оказывалось, что их вождей распяли, потому что они сами так хотели.

Эти квантовые скачки и обеспечивали неуничтожимость идеи.

Гностицизм и идея физического Воскресения были аллотропными модификациями одного и того же мема, так же, как графит и алмаз являются аллотропными модификациями одного и того же химического элемента. Тот факт, что гностические разновидности христианства полагали Царство Божие не от мира сего, не мешал им в любой момент начать обратную трансформацию. Гностики, по сути, и были те мирные ессеи, о которых пишет Иосиф, – но мирный гностицизм никогда не отстоял больше, чем на один фазовый переход от зилотской резни.

Это двусмысленное колебание между тем, что потом в исламе будет называться «джихадом сердца» и «джихадом руки», сохранялось во всех, даже самых возвышенных модификациях гностицизма.

Манихейство самым последовательным образом противопоставляло бестелесный мир Света материальному миру тьмы. Но это не помешало китайским манихеям образца 1351 г. обещать своим вооруженным последователям самую осязаемую и физическую победу нам миром тьмы в лице династии Юань под предводительством самого настоящего Князя Света Мин-вана.